Моральное животное

Де Ваал подозревает, что как раз перед претензиями Луита на высший статус, когда Ероен начал проводить больше времени с самками, он "уже понял, что отношение Луита к нему изменилось, и он знал, что его положение стало угрожающим". Ероен, вероятно, «понял» изменение отношения, и этим можно хорошо объяснить его внезапный интерес к политически значимым самкам. Но должны ли мы, вслед за Де Ваалом, согласиться, что Ероен «знал», то есть сознательно ожидал надвигающийся вызов и рационалистически принял меры, чтобы парировать его? Разве не могла напористость роста Луита просто вызвать муки ненадёжности, которая тянула Ероена к более близкому контакту с его друзьями?

Конечно, гены, поощряющие рациональный, пусть и неосознанный ответ на угрозу, могут жить припеваючи в ходе естественного отбора. Если младенец шимпанзе или человека, обнаружив животное пугающего вида отступает к матери, то это будет логичная реакция, но младенец, возможно, не ощутит логику. Точно так же, когда я предложил выше, что рецидивирующая болезнь Дарвина, возможно, периодически поддерживала его привязанность к Эмме, я не имел в виду, что он сознательно возвращался к её значимости ввиду своего слабого здоровья (хотя это и возможно). Угрозы самых различных видов возлелеивают нашу привязанность к людям, могущим помочь нам противостоять этим угрозам, — к семье и друзьям.

Дело в том, что слишком лёгкое приписывание стратегических успехов сознательности шимпанзе может затенить основную тему эволюционной психологии — повседневное человеческое поведение (часто продукт подземных сил) — это силы, порождающие возможно рациональные поступки, но они не сознательно рациональны. Следовательно, де Ваал может создавать вводящую в заблуждение дихотомию, говоря о "перестройке политики" Ероена и Луита, "рациональных решениях и оппортунизме", а затем утверждает, что "в этой политике нет места симпатиям и антипатиям". Очень похоже, что политика может быть продуктом симпатий и антипатий; первичный двигатель политики — естественный отбор, он калибрует эти чувства, непосредственно проводящие его политику.

С этим оглашённым приговором, наше жюри эволюционных психологов, вероятно, продолжило бы оправдывать де Ваала по другим пунктам антропоморфизма. Ибо часто он приписывает шимпанзе не человеческую расчётливость, но человеческие чувства. На ранней, неокончательной фазе противостояния Луита против Ероена, оба периодически боролись. А борьба (как у шимпанзе, так и у многих других приматов, включая нас), рано или поздно, как правило, заканчивается ритуалами примирения. Де Ваал обращает внимание, с какой неохотой каждый шимпанзе начинало восстановление отношений, и приписывает эти колебания "чувству чести".

Он осторожно помещает ту фразу в кавычки, но они могут быть не нужны. В обществе шимпанзе, как и у людей, мирный эпилог может нести намеки подчинения; а подчинение в ходе борьбы за ранг влечёт реальные эволюционные издержки, поскольку может привести к вторичному или даже более низкому статусу. Так что врождённое отвращение к такому подчинению (по крайней мере, до какого-то предела) имеет эволюционный смысл. Говоря о нашем виде, мы называем такое отвращение чувством чести или гордости. Есть ли причины отвергать использование тех же самых терминов при разговоре о шимпанзе? Как отметил де Ваал, исходя из близкого родства наших двух видов, мы должны предполагать глубокую психическую общность. Хорошая экономная наука выдвигает единственную гипотезу, правдоподобно объясняющую два отдельных явления.

Известно, что жёны, бывает, поговаривают про своих мужей: "Для него признать себя виноватым — всё равно, что застрелиться", или: "Он никогда первым не извинится", или: "Он ненавидит ситуации, когда им распоряжаются". Мужчины не желают признавать превосходство другого человеческого существа даже в таких обыденных вопросах, как муниципальная география. Видимо, в течение эволюции человека самцы, которые слишком легко искали примирения после борьбы, или как-то иначе без особой необходимости подчинялись другим, видели, что их статус снизился, а вместе с этим — их жизненная успешность. Возможно, самки поступали так же; женщины, как и мужчины, отказываются приносить извинения или признавать неправоту. Но насколько народной мудрости можно доверять, средняя женщина меньше упрямится, чем средний мужчина. И это не должно нас удивлять, поскольку жизненная успешность наших предков женского пола меньше зависела от степени упорства, чем таковая у предков мужского пола.

Де Ваал также говорит об «уважении». Когда господство Луита стало, наконец, бесспорным, он игнорировал слабые знаки желания восстановить отношения от Ероена, пока он слышал некоторое "почтительное хрюканье" — однозначные признаки подчинения. Бета-шимпанзе может питать хорошие чувства к альфе, такие же, какие проигравший боксёр-профессионал чувствует к противнику, говоря, что теперь его «уважает». В моменты полного господства обезьяны, когда побежденный приседает в униженном подчинении, более подходящим словом может быть «страх».