Моральное животное

В определенный момент ситуация начала меняться, и значимость этих импульсов стала падать. Сегодня мы в большинстве своем тратим неоправданно много времени и сил, потворствуя своему чувству негодования: ругаемся на лихачей на дорогах; тратим целый день на оформление кражи, даже если в кошельке была мелочь и поимка вора не защитит нас от неприятностей в будущем; нервничаем из-за успехов конкурентов на работе, хотя отомстить не можем и своим недовольным видом только портим отношения.

Трудно сказать, в какой момент человеческой истории те или иные моральные устои начали устаревать. Однако стоит обдумать догадку Дональда Кэмпбелла о том, что религии древних городских цивилизаций, «независимо возникшие в Китае, Индии, Месопотамии, Египте, Мексике и Перу», породили знакомые элементы современных религий: обуздание «множества аспектов человеческой природы», включая «эгоизм, гордыню, алчность… корыстолюбие… похоть, гнев».

Кэмпбелл полагает, что эти ограничения были необходимы для «оптимальной социальной координации»[733]. Только вот оптимальной для кого – для правителя или для народа, он не уточняет. Мы удовольствуемся тем, что данные два вектора, несмотря на имеющиеся разногласия, не исключают друг друга.

Более того, рассматриваемая «социальная координация» может выходить за рамки любой отдельной нации. Сейчас народы мира более взаимозависимы, чем когда-либо. Это очевидно. Материальный прогресс углубил экономическую интеграцию, и противостоять угрозам, порожденным новейшими технологиями (загрязнение окружающей среды, распространение ядерного оружия), человечество может только сообща. Время, когда политическим лидерам было выгодно разжигать нетерпимость и фанатизм своего народа, безвозвратно проходит.

В индуистских священных писаниях говорится, что единая мировая душа живет в каждом существе, мудрый человек «видит себя во всех и всех в себе»[734]. Это очень глубокая метафора великой философской истины – равной святости (читай: утилитарной ценности) каждого носителя сознания. И практические правила, основанные на ней – не вреди другим, чтобы «не навредить самому себе»[735], – оказались провидческими. Древние мудрецы указали, пусть двусмысленно и эгоистично, на истину, которая оказалась не просто действенной и ценной, но и способной увеличить свою ценность в ходе исторического процесса.

Сегодняшняя проповедь

В качестве примера «пуританской совести» викторианской Англии Уолтер Хоутон привел человека, который замечает все свои «грехи и ошибки» и обнаруживает «эгоизм… в каждом усилии и решении»[736]. Мысль эта восходит, по крайней мере, к Мартину Лютеру, сказавшему, что святой – тот, кто понимает, что все его поступки эгоистичны.

Такое определение святости хорошо подходит к Дарвину. Вот его характерное высказывание: «Какое ужасно эгоистичное письмо я пишу, но я так устал, что ничего, кроме приятного тщеславия и писания о себе любимом, меня не взбодрит»[737]. (Само собой, это оправдание следовало за отрывком, который ныне очень мало кто счел бы эгоистичным. Дарвин высказал обеспокоенность, но отнюдь не уверенность в том, что его работа на борту «Бигля» получит широкое признание.)

Мы не станем сейчас обсуждать, подходил ли Дарвин под определение святого, данное Лютером, нам важно лишь то, что дарвинизм, опираясь на него, способен любого человека сделать святым. Никакая другая доктрина так не обостряет осознание собственного скрытого эгоизма, как новая эволюционная парадигма. Если вы поймете ее, примете и станете применять на практике, то оставшуюся жизнь проживете в глубоких раздумьях о сущности своих мотивов.

Поздравляю! Вы сделали первый шаг к исправлению моральных склонностей, встроенных в нас естественным отбором. Второй шаг – не дать новообретенному цинизму отравить ваш взгляд на всех остальных: соединить резкость по отношению к себе со снисходительностью по отношению к ближним; несколько ослабить безжалостность суждений, чтобы не быть безразличным и даже враждебным к их благополучию; щедро проявлять сочувствие, которое эволюция отмерила нам так скупо. Если вы будете следовать этим рекомендациям, то станете человеком, который внимательно относится к благу других – в идеале не менее внимательно, чем к своему собственному.