Моральный патруль. ОбличениеЪ

В бою не до длинных титулов; честь с головой унесут, пока друг другу по длинному имени в мозг телеграфируем.

— После ваших бесчеловечных подвигов с женщинами я уже ничему не удивляюсь, лейтенант! – граф Яков фон Мишель усмехнулся, извлёк из кармана портрет матушки, поцеловал и убрал обратно – ежедневная обязательная процедура, связь с родной кровью. – Джек – неблагородное имя из комиксов артистов погорелого театра.

«Джек и бобовая кисть для рисования» — забавная, но низменная пьеска, без морали.

После выступления по мне подошла графиня Антонова Вероника Сергеевна, словно пуховая подушка лопнула, и пух летит по ветру – так летели лёгкие волосы графини.

Она взяла меня за руку и завлекла за собой в вишневый сад, где чернеет в ночи статуя кормчего дона Фирса.

Я не предвидел, что вступлю в испражнение кролика, вступил и не решался признаться графине, в высшей степени целомудренной, благородной и морально устойчивой до сведенных глаз.

Графиня долго молчала, белый призрак в лепестках роз.

Я догадывался, что скромная девушка, отличница по благонравию в институте благородных девиц сейчас мне прочтет одно из своих стихотворений и спросит моё мнение о его качестве; благородные девушки конфузливы, робки, будто серны на горном перевале.

«Угрызения совести меня не мучают, граф Яков фон Мишель, — графиня Антонова Вероника Сергеевна стремительно, будто ловила ночную бабочку, скинула кофточку – работа портного Антонио де Картье. – Я обучена выражению мыслей жестами, особенно в танце, когда танцую под дождём!

Видите, что у меня одна грудь, а у всех девушек – две груди? ХАХАХА!

Потешно – одна грудь, как у одноглазого одноногого однорукого Джо из дешевой пьески гастролёров.

Грудь – посредине, потому что так угодно Судьбе и матушке Природе.

Если бы у меня росли две груди, то я бы никогда до свадьбы не оголила перед вами, потому что – безнравственно, аморально, конфузливо и стыдно, будто я потеряла носовой батистовый платочек с монограммой дома графьёв Антоновых.

Две груди – эротика, а одна грудь — отчуждение, порицание, укор, журьба и презрение; в данном случае – к постановке «Джек и бобовая кисть для рисования».

Оригинально, языком жеста одной груди я высказалась о дурной пьесе; и теперь вы знаете моё мнение, будто я вам открыла тайну своего дневника на пятой странице», — графиня Антонова Вероника Сергеевна тряхнула единственной грудью, затем степенно оделась, покраснела, потому что беседовала с молодым человеком, и подарила себя ночи – скрылась, а через пару минут я услышал сдавленный крик, будто кто-то провалился в берлогу.

Лейтенант, я подобно графине Антоновой, выражу своё мнение по поводу службы под вашим руководством женоненавистника, садиста, шелкопряда, – граф Яков фон Мишель покачал головой, будто отгонял комаров. – У меня две груди, не столь изящные и добротные, как у воительницы Элен, но и они несут некоторую мужскую функцию против табакокурения и лжи.

Грудями я не качну, но тряхну головой, и знайте, голова эта любила и любит, и вы отдаете меня с любовью в руки Судьбы, клянетесь, что сделаете меня моральным патрульным, щадите мои чувства, а я засохшими губами художника твержу вам: «Нет, нет и нет, лейтенант»!

— Да, Джек!

Ты благороден, но никогда не видел свою спину, – Лейтенант Рухильо из походного рюкзака (сшитого в лаборатории «Гарнье») извлёк эфес шпаги; драгоценные камни соперничали с радугой. – Наношпага!

Лезвие у кромки в один нейтринный слой — режет всё, даже совесть.

Нажимаешь на рубин, он же – кнопка, и лезвие выдвигается, как у коня между копыт.

Люблю коней, но на кобыле среди звезд далеко не проскачешь, даже, если кобыла в скафандре, а под хвостом у неё тонизирующий мешочек с красным перцем.

— Я отвергаю ваше предложение и шпагу, лейтенант Рухильо – так гордый орел отвергает предложение ожившей матрешки.

— Вы отвергаете, а ваша честь кричит, будто её стегают похоронными цветами по ягодицам: «Остаюсь!»

Графиня Сессилия Гарсиа Ганди Маркес Делакруа призывает!

Без поддержки морального патруля вы никогда не приблизитесь к ней и не поцелуете туфлю, не зальёте слезами покаяния и извинений батистовое платье с вставками из нанопластика.

Ради графини Сессилии Гарсиа Ганди Маркес Делакруа, Принцессы, Джек! – лейтенант встал не левое колено, протянул графу Якову фон Мишелю эфес – так благородный поэт протягивает художнику натюрморт.

— Камни! Гм! Искусные! Натуральные! – граф Яков фон Мишель не выдержал, ласкал эфес, нажал на рубин – жалом осы вылетело опасное лезвие. Снова на рубин, лезвие ушло в норку – так усталый монах приходит в дом кривых Зеркал. – Волнение моё настолько велико, что я тысячу раз отправил бы себя в пансион, а на тысячу первый – принял бы волшебную шпагу.

Но не в моей чести превосходить соперника в оружии, неблагородно, когда на дуэли у меня всесильная шпага, а соперник, ответственный за благородство Мира, сражается дедовским булатом.

— Как изволишь, Джек!

Но, если соперник вместо эффектного выпада шпагой, выстрелит тебе в лоб из бластера, а затем с безголового трупа снимет одежды и надругается по-рыночному?