Моральный патруль. ОбличениеЪ

«Да, если бы тебя превратили в жеребца, то я бы присвоила тебе шестой номер, но не пятый!» – я с разочарованием топнула изумительной ножкой, и из шалости присыпала кладбищенского сторожа земелькой, сверху бросила венок с надписью «Спи спокойной, дражайший супруг! А я ухожу к Ипполиту, потому что – востребованная!»

В конце дорожки показалась одинокая фигура в черном плаще, в шляпе, и в кирзовых сапогах Космопроходца.

Я взволновалась, с криком: «Не уходи, чудовище», побежала к фигуре, спотыкалась, падала, истерла коленки до дыр, как прикосмодромная шлюшка!

Неужели, он — Настоящий Человек, зомби с большим стажем полевых работ?

Призрак, оживший мертвец, или человек с амбициями, словно не слышал меня, посмотрел искоса с беличьим любопытном – кроме меня, на кладбище никто не похож на белку, надул щеки, словно подушки безопасности, пальцем написал на могильном холмике «Я не жених вам!»

Я поразилась бесцеремонности ночного кладбищенского маньяка, набрала воздуха в легкие по максимуму, чтобы мой крик долетел до ближайшей Звезды, но затем подумала, что незнакомец – слишком невинен и без претензий, чтобы я его обличала.

Из-под ног маньяка выскочил суслик, прошелестел у меня между ног, и я подумала, что суслик нарочно выскочил, даже со счета сбился, когда между наших ног вязал невидимый канат Судьбы.

С жадностью первородной грешницы я разглядывала мужчину, искала в нём Настоящего Человека, или, наоборот, искала отсутствие наглых черт бордельного рысака.

Плащ при ближайшем рассмотрении – я зажгла черную восковую свечу (что нашла на могиле чёрта, то и зажгла) – оказался с дырами, вроде бы от пуль – так кабальеро украшает новый пиджак.

Плащ ниспадал до пяток, и я не видела – надеты ли на незнакомце брюки, или он в кальсонах на волосатые ноги.

Маньяк без почтения пытался задрать полы плаща, но беспалые руки плохо слушались, и материя со зловещим шепотом беззубого мертвеца ниспадала обратно, на сапоги, горше которых только – армия бездомных.

Темно-коричневая шляпа с пером марабу (я уверена, что – марабу) поразила меня мастерством пошива, и я восстала мысленно против всех своих шляпок, вызвала бы на дуэль портных, а, если бы они пришли с ножницами, то защекотала бы перьями до смерти – так индейцы убивают приручённых свиней.

Лицо зловонного незнакомца – смрад, как из ада; я не падала в ад, потому что еще не видела пней на картинах будущего мужа – вырублено из куска мраморной свинины, некрасивое, протухшее, поэтому – мужественное; пейсы свисали ниже плеч и напоминали мне стыдливую монашку с бородой на лобке; с клыков стекал желтый яд, но, возможно, что в темноте и в невежестве, в девичьем ужасе я ошиблась.

Ничто не указывало на идеальность незнакомца, и я уже не верила, что он — Настоящий Человек, но вдруг, будто книжная полка упала мне между ног – горячее желание физическое, затем – душевное пробило целомудрие и подгоняло меня к Правде.

Я задрала юбку, обмахивалась, проветривала, но этикет – как от раздувания костра или углей под шампурами с кониной; я с каждой секундой желала сильнее и сильнее необыкновенного мужчину, убеждала себя, что женщина в поединке с мужчиной не всегда проигрывает, иногда и побеждает, и тогда получает право насилия над плотью мужчины.

Где я возьму благородство, мораль, светские манеры, реверансы в рюшечках среди разврата кладбищенских могил и упования на глупость кладбищенского сторожа?

«Вы – мой идеал, Настоящий Человек, слышите, человек вы, или зомби! – я вскричала, схватила маньяка за руку, плащ продавился, под пальцами моими хрустнуло, будто я раздавила стеклянную розу. – Я не наивная дурочка, пораженная проказой, не ловительница змей и тарантулов, а – ночная фея, молчаливая в нужный момент и крикливая, когда меня сравнивают с остроумной книжкой.

Все пороки собрались у моих ног, но не поднимаются, а заглядывают под юбку, потому что я не ношу нижнее белье, особенно, когда гуляю по кладбищу, заглядываю за памятники, выискиваю кости для костной муки.

От костной муки урожайность клубники поднимается в восемь раз, а от мочи и кала – только в три раза.

Моя бабушка выращивала лучшую клубнику, потому что раскопала кладбище домашних рабов прошлого века, и из костей вырабатывала удобрения – приступ сердечный от вида удобрений, но для клубники они – хохот, если клубнички смеются.

Пять минут, как я вижу вас, и уже пролетела от чувства полнейшего неприятия вашей внешности, когда видела в вас изможденного, самоотреченного евнуха с безумными глазами и презренной похотью, исчадие мрака и монстра пустыни, дисгармоничного чёрта из ада, до вознесения вас на золотую планку Идеала и Гармонии – Настоящего человека, грациозного, идиллического принца с копытами, желанного поэта и непревзойденного балерона, если, конечно, ноги у вас не из дерева.

Почувствуйте теплоту моих слов, блеск искренности, остроумие – я только для вас остроумна сейчас стала, когда возжелала вас сильнее, чем кролик после вязанки клевера желает крольчиху.