Морбакка

У перекрестка, где кончалась поселковая улица и начинался большой тракт, было бы наверняка приятно обратить его внимание на курортную гостиницу, расположившуюся в холмах, и рассказать, что в Ос-Брунн теперь каждое лето съезжаются сотни отдыхающих. Он бы порадовался, что давний его замысел касательно большого курортного заведения вовсе не был бесплодным прожектом.

Мне бы очень хотелось, чтобы он сидел рядом в экипаже, когда я ехала по мосту через Эмтан. Приятно было бы показать ему, что за последние годы русло речки наконец-то углубили и спрямили. Теперь она уже не сможет после каждого ливня выходить из берегов и превращать в озеро все дно долины от Морбакки до моста.

Проезжая мимо эстанбюской школы, я прямо воочию видела его на школьном дворе, счастливого и довольного, как всегда, когда вокруг него толпой собирались ребятишки, а он горстями бросал этой мелюзге медные монетки.

Сколько раз я слышала от него, что народное образование — сущая беда и приведет нас к разорению, и все же он ездил в эстанбюскую школу по всем экзаменационным дням и часами сидел там, пока его добрый друг звонарь Меланоз опрашивал детей по катехизису и истории, демонстрировал, как они наторели в арифметике и письме. Вряд ли кто-нибудь еще в школьном зале так радовался всем удачным ответам, всем отличным табелям и наградам. Помню, раньше меня это очень удивляло. Теперь же я понимаю, что, едва только дело касалось детей, все принципы предавались забвению.

Я очень хорошо помню, как мы, бывало, выезжали на площадь перед церковью — народ, радостно здороваясь, поспешно расступался перед экипажем, а поручик Лагерлёф улыбался и без устали подносил руку к полям шляпы. Сейчас, когда я ехала по той же площади, мне казалось, что вокруг безлюдно и одиноко. В одиночестве я сидела в экипаже, и среди тех, что пришли в церковь, лишь одна я помнила, что нынче столетний день рождения моего отца.

Я вылезла из экипажа и прошла на кладбище — положить венок на его могилу. И мое скорбящее сердце плакало о том, что все они спят здесь вечным сном, все те, кого я любила. Отец и мать, бабушка, тетя и старая экономка — все они были со мною, а теперь лежат здесь в земле.

Я тосковала по ним, мне так хотелось, чтобы они вернулись и снова жили в Морбакке, построенной их трудом.

Но они спали в земле, тихие, безмолвные, недоступные. И наверно, не слышали меня.

А может быть, и слышали. Может быть, воспоминания, кружившие вокруг меня в последние годы, были посланы ими. Не знаю, однако мне нравится думать так.