Море

Четыре человека, тесно прижавшись друг к другу, сидели в кабине машиниста. Они почти не разговаривали между собой. Все их чувства и мысли были заняты одним: преследуют ли их? Ищут ли их? И дождаться ли им здесь окончания боев? Придут ли сюда этой ночью русские? Или в крайнем случае — завтра?

— Как бы то ни было, — сказал Лорант Чути, выражая их общую мысль, — но даже ради спасения одного токарного станка стоит…

— Звезда, смотри, Яника, звезда! — воскликнул Яни Чизмаш с задумчивой, ребячьей радостью. — Какая яркая звезда!

Яни Хомок посмотрел на небо. Над густыми ветвями леса из старого железа на небе, светившемся от артиллерийского огня и прожекторов, как раз над их головами мирно и приветливо мерцала звезда.

Рассвет

Семнадцатого января гитлеровцы удерживали лишь несколько десятков центральных кварталов пештской стороны города. Но эти кварталы немцы за несколько часов превратили в импровизированные крепости. Совершая каждые полчаса облавы, они выгоняли из убежищ всех здоровых людей строить укрепления. На крышах установили зенитные пушки, во дворах домов сложили боеприпасы. Этого даже господа министерские советники не решились одобрить. Попади один снаряд в гору ящиков с боеприпасами, и во всем доме никто в живых не останется.

Вальдемар Цинеге ходил по своим владениям мрачный и озабоченный. Он смотрел на женщин, которые с унылым видом варили суп в коридоре бомбоубежища. Сегодня даже обычной перебранки не было. Никто не отодвигал в сторону чужие кастрюли. Тесно прижавшись друг к другу, женщины стояли вокруг старенькой дымящей печки. Студента театрального училища из четвертой квартиры второго этажа просто нельзя было узнать. Прежде он сидит бывало, палец о палец не ударит. А тут взял вдруг топор из рук старухи Тот и принялся рубить щепки. А пятнадцатилетний сын хромого Козмы четыре раза переползал по заснеженному, покрытому ледяной коркой двору под непрерывным огнем автоматов и пулеметов в соседнее убежище за водой и доставленные им четыре чайника воды, не дожидаясь, пока люди станут просить, распределил между всеми.

В этот вечер каждый старался сделать доброе дело. Кто знает, что принесет эта ночь — жизнь или смерть?

Начальник ПВО перед тем, как пойти в убежище, осторожно осмотрелся. Он убежал от госпожи Амалии и уже дня четыре старался не попадаться ей на глаза. Амалия не поверила его объяснениям. Напрасно уверял ее Вальдемар, что в шляпной мастерской он нашел-таки группу прятавшихся евреев и тотчас же, не обращая внимания на их мольбы, передал их патрулю; напрасно убеждал он ее, что сам распорядился заложить коридор, чтобы никто не мог там скрыться. Госпожа Амалия каждые четверть часа приходила за ним и настойчиво требовала: «Идемте со мной, господин начальник, послушаем… там есть люди».

«Позову ее на крышу и сброшу в шахту лифта, — думал в отчаянии Вальдемар. — Всю свою жизнь я был вегетарианцем, я терпел, когда пили мою кровь комары, не убивал их, ждал, пока они насытятся… Я не решался сорвать цветок на клумбе, не хотел причинять вред живому созданию, но эту бестию я уничтожу».

— Господин начальник, — услышал он за спиной сюсюкающий голос, — дорогой господин уполномоченный… мой патриотический долг… я хочу поговорить с вами наедине…

Вальдемар Цинеге обернулся и тяжело вздохнул.

— С удовольствием, дорогая моя, только сейчас я должен осмотреть противопожарные средства, а затем мне еще нужно проверить наличие индивидуальных перевязочных пакетов… но, пожалуй, через час или лучше после десяти часов я с удовольствием прибуду в ваше распоряжение. Или, пожалуй, лучше, если вы придете ко мне в дровяной чулан, там мы сможем спокойно поговорить…

— Охотно, — ответила Амалия и пристально посмотрела в глаза уполномоченному.

Вальдемар принужденно улыбнулся, Амалия же с бьющимся от волнения сердцем возвратилась в убежище. Она, несомненно, понравилась Вальдемару, он ее любит и хочет остаться с ней наедине. Этот взгляд, улыбка… Госпожа Амалия вспомнила о кружевных шелковых ночных сорочках хозяйки — госпожи Галфаи. Господи, кому они нужны сейчас? Их, пожалуй, дюжины две наберется в шифоньере… и бомбежка сейчас вроде немного стихла. Нужно сходить и взять одну сорочку.

На лестнице не было ни души, но двери во все квартиры были распахнуты настежь. В каждой комнате — сломанные шкафы, выдвинутые ящики, на полу потоптанное сапогами белье — следы хозяйничанья немцев.