Море

— Надеюсь, надеюсь, пришлют…

— А если нет?

Доктор не ответил.

А если нет? Если не пришлют, тогда все кончено. Придется испробовать гетто, и угон на чужбину, и лагерь смерти.

Ольга с силой обняла доктора за шею.

— Ты знаешь, как я тебя люблю?

— Глупышка…

— Нет, скажи, что знаешь…

— Знаю, что ты меня любишь.

— Что ты для меня самый дорогой человек на свете.

— Знаю, — взволнованно прошептал Ремер.

— И ты не должен понять меня неправильно.

— Что, о чем ты говоришь, дорогая?

— Не будешь думать обо мне дурно? — спросила женщина. — Бог мне свидетель, я говорю в твоих же интересах… в интересах нас обоих…

— Но о чем, милая?

- О том, что нам следует развестись.

Жена прошептала эти слова нежно, с мольбой в голосе, и тем не менее они резанули слух доктора и тотчас же отрезвили его. Он не мог ответить и, ошарашенный, продолжал сидеть в кресле, словно его разбил паралич.

— Если мы разведемся… это, разумеется, только формальность… Я христианка, я смогла бы спрятать и тебя в нашей вилле, в Фельдваре… где угодно.

Император, закрыв глаза, продолжал неподвижно сидеть, свесив по обе стороны кресла свои обессиленные руки.

— Ты сердишься, птенчик?

— Что ты… нечего сердиться, дорогая, ведь ты права.

Ну, конечно, она права. Это единственный выход, надежда на лондонцев слабая. Вместо стерлингов, очевидно, придет телеграмма с мудрым советом расплатиться с гестапо пенге. Разве нужен он Гезе Ремеру? Теперь от него никакой пользы. Надо развестись с Ольгой — это единственный выход. Но почему это пришло в голову не ему самому?

А разве не приходило? Разумеется, приходило, но он прогонял от себя эту мысль. Намеревался бежать вместе с женой, снять где-нибудь на берегу Женевского озера маленький домик и жить там вдвоем в ожидании конца войны.

— Но я вижу, ты все-таки сердишься, ведь…

— Нет, ты права, Ольга, я не смею связывать твою судьбу с моим несчастьем. Я поступал эгоистично, думая, что десять лет позволяют мне… Между тем я всегда желал тебе лишь добра, поэтому и соглашался на все, чтобы доставить тебе радость, создать уют, я очень люблю тебя, Ольга…

И сморщенный старик ладонями закрыл лицо.

Через несколько минут он встал и пошел в ванную. Когда вернулся, был спокоен, но бледен, как смерть.

— Ты не напечатала бы для меня поручение адвокату?

Жена кивнула головой, села за машинку, не смея признаться, что сегодня после обеда уже ходила к их адвокату.

— Но, прежде чем подать заявление, я заготовлю дарственную грамоту. Библиотеку передам университету, а все остальное завещаю тебе.

— Мне ничего не надо!.. — воскликнула Ольга и, громко шмыгнув носом, принялась печатать реестр: девять персидских ковров…

— А если все же придут в Швейцарию деньги? — тихо спросил доктор.

— Перед богом я никогда не стану разводиться с тобой.

— Спасибо, — прошептал Ремер и, схватив руку жены, осыпал ее поцелуями.

Ольга склонилась над машинкой и после большой паузы сказала:

— Ах, да. птенчик мой, чуть было не забыла…

— Что? Говори.

— После обеда я встретилась с Татаром. Он был так любезен, что предложил свои услуги… Я попросила его завтра после обеда прибыть к нам за город. Видишь ли, нам бы следовало закопать на Швабской горе серебро…

— И ты сказала об этом Татару?

— А что, птенчик мой, разве это плохо? Ведь ты всегда рассказываешь, как Татар тебя любит, какой он надежный человек…

— Конечно…

— К тому же Татар внимателен, вежлив… и достаточно умен. Он знает, что войне скоро конец, сейчас волей-неволей приходится вести себя прилично.

— Разумеется…

— Да, впрочем, все равно кого-то пришлось бы взять на подмогу, ведь нам с тобой не закопать чемоданов…

— Конечно…

— А Татар еще обещал принести железную кассету для драгоценностей.

— Отлично…

— Птенчик, ты даже не слушаешь меня.

— Как же не слушаю?

— Я договорилась, что в три часа кто-нибудь из нас пойдет на гору, а он явится туда часом позже, чтобы нас не видели вместе… и, спрятав все как следует, сначала удалимся мы, а потом он. Ну как, разве я плохо придумала?

— Нет, ты придумала очень умно, — бесстрастно ответил доктор.

Ольга посмотрела на пепельно-серое лицо мужа.

— Все же… может быть, глупо полагаться на Татара…

«Откуда мне знать, на кого сейчас можно положиться, — думал Ремер. — А может, и действительно сделать так, как советует жена? Ведь не исключено, что деньги придут в Швейцарию, а гестапо все же откажет в паспортах. На кого теперь можно полагаться, во что можно верить? Или их довезут до границы, а там расстреляют обоих? Какой план избрать? Кто знает? Бороться за жизнь или покориться судьбе?»

Он нежно приласкал жену и произнес:

— Ложись, дорогая, уже половина второго.