Море бьется о скалы

Всполошно звенит рельс.

— Строиться!

24

Русские уезжают домой.

Чистая привокзальная площадь забита. Людей столько, что, как говорят, негде упасть яблоку. Сплошь люди и сплошь солнце. Оказывается, есть в этой стране солнце. Норвежцы называют его поэтическим словом «зюль». Сегодня «зюль» все свое горячее внимание отдает русским камрадам. Солнце зажгло трубы духового оркестра, букеты цветов. Солнце в сердцах и головах. И русские, точно опьянев, поют «Катюшу». Им помогают на своем языке норвежцы. Получается не совсем ладно, но тепло, душевно. А это главное.

Людвиг крепко стискивает плечи Степана.

— Привет Москве, Штепан! Большой привет! Не забудь навестить Ленина, нашего Владимира Ильича.

Степан смотрит сияющими глазами в лицо норвежца. О друг! Тебя не узнать сегодня. Ты чисто выбрит и почти совсем нет морщин. Ты помолодел минимум на пятнадцать лет. И Ленин тебе дорог так же, как и нам, советским людям.

Уже на третий день после окончания войны Степан побывал у друга. Он живет в маленьком домике высоко на склоне горы. Тогда Людвиг первым делом показал Степану Ленина, пять томов в алом переплете. Обложка одной из книг поблекла и покоробилась. Людвиг объяснил, что в черные дни оккупации книги пришлось прятать.

«Ленин вместе с нами уходил в подполье, вместе с нами боролся с фашизмом», — сказал Людвиг.

— Мама!.. Родная!..

Это Матвей пробивается к Матери русских. Седенькая старушка окружена плотной стеною людей. Она буквально завалена цветами. Из цветов видна зеленая шляпка да верхняя часть лица. Старушка растрогана до глубины своей доброй души. Она плачет и смеется сквозь слезы.

— Мама! Поедем с нами! Русланд! Москва! — Матвей машет неопределенно рукой, подкручивает длинный ус.

— Москва! — с восхищением повторяет старушка, кивая головой.

А вот Инга. Она подает Степану толстую тетрадь и карандаш. Тетрадь наполовину уже исписана автографами русских.

— Скривен…[63] — Инга указывает пальцем в тетрадь, а Степан смотрит в ее глаза и думает о жене, сыне…

В дверях вагона сидит, свесив ноги, Олег Петрович. От Садовникова не осталось и половины того, что было. Он то и дело сухо покашливает, и тогда на его запавших щеках играет румянец.

Олег Петрович смотрит на все и растроганно улыбается, поправляет пальцем очки, те самые старенькие очки с одним стеклом.

— По вагона-а-м!

Гремит оркестр, летят вверх цветы, и длинно гудит паровоз. Прощайте, верные друзья!

Вокзал, залив, полустанки, станции, маленькие деревушки, леса и горы — все уходит назад. Только пережитое не может уйти. Оно едет в эшелоне. Сердце человека ничего не забывает!..

Олег Петрович, Степан, Бакумов и Матвей лежат на полу и смотрят в широко открытую дверь.

— Мне нравится гор дикий излом, на горы легли облака…

— Стихи? — спрашивает Садовников.

Бакумов утвердительно кивает.

— Хочется написать сильно, а пороху, кажется, не хватает.

Степан уверен, что пороху хватит. Только теперь, после воины, вполне открылся Степану этот человек. Оказывается, он работал начальником политотдела МТС, редактором районной газеты, секретарем райкома…

— Мало мы сделали, — говорит Бакумов. — До обидного мало…

— Не согласен, — возражает Садовников. — Борьба, Никифор, это не только затопленный пароход или взрыв в порту. Выдержать все, не запачкать совести — разве не борьба? Тоже, брат…

Олег Петрович, прикрыв ладонью рот, закашлялся. Степан, Бакумов и Матвей переглядываются. У каждого в глазах тревога за товарища.

— Олег Петрович, тебе надо больше есть. Ешь через силу. Пища, она все глушит. Хочешь тушенки? — Матвей берется за вещевой мешок.

— Потом… — Садовников, тяжело дыша, сплевывает в белую тряпицу. — Только бы до Сибири добраться. Там я пойду…

Они говорят, а позади них, в углу вагона, сидит Зайцев со связанными за спиной руками. Щеки Антона одрябли и позеленели, глаза злые.

…Поезд мчится, стучат и стучат колеса. Этот стук будто вспугивает мысли. Они, пытаясь опередить время, то полетят вперед, то вернутся в недавнее прошлое.

Степан вспоминает, как сразу после окончания войны спешили они в лагерь. Очень уж хотелось захватить там Функа, Зайцева и лейтенанта Сержа. Но их как ветром сдуло. Такая досада!

На второй день русских взяли под опеку норвежские партизаны. Добрые, распорядительные парни. Они немедленно переселили камрадов в лагерь немецких мастеров, привезли из немецких складов горы продуктов и даже вина. Почти в каждой комнате немецкого общежития оказались портреты Гитлера. Русские вытаскивали их во двор, ставили к стенке и вместе с партизанами расстреливали из автоматов (хотя небольшое, но утешение).

В первые же дни свободы русские отыскали могилы своих братьев. Их хоронили в мокрой долине далеко за городом. Степан долго всматривался в размытые дождями цифры на крохотной дощечке. 86927? Да, Жорка, однополчанин… Вот где нашел последнее пристанище. А сколько таких дощечек вокруг?