Море бьется о скалы

У Жорки высоко поднялась грудь, и судорога волною прошла по всему телу.

Садовников опять берет его руку, ищет пальцами пульс, но он уже не бьется. Подняв с пола пилотку, врач накрывает ею лицо умершего, встает.

11

За несколько дней лагерь в яме неузнаваемо преобразился: два ряда густо перекрещенной колючей проволоки, по углам деревянные вышки, на которых день и ночь маячат под крышами часовые в касках. Оттуда же, из-под крыш, стерегуще выглядывают стволы пулеметов, у подножья сторожевых вышек притаились плоские железобетонные укрытия с амбразурами, обращенными в сторону лагеря и норвежских домов.

Теперь хозяева взялись за благоустройство лагерного двора и строительство большой многоместной уборной.

А в жилом бараке все оставалось по-прежнему. О нем точно забыли. Как и раньше, в комнатах не было света и печей, пленные спали на голых нарах так плотно, что человек не мог повернуться, не потревожив по меньшей мере двух соседей. Как и раньше, в коридор заносили на ночь бочки-параши, от которых комнаты насыщались густым зловонием. И по-прежнему ветер трепал на крыше барака лоскутья толи. При малейшем дожде вода, не задерживаясь, лилась ручьями в комнаты. А так как октябрьские дни редко обходились без дождя, одежда пленных никогда не просыхала.

Антон усердно комплектовал штат холуев. Теперь у «русского коменданта» было десять помощников. С белой повязкой на левой руке и толстым резиновым шлангом в правой, они дежурили днем у дверей барака, около двух внутренних ворот, ведущих к проходной и на кухню, следили за порядком в бараке.

Поначалу полицаи жили вместе с пленными в различных комнатах. Но как-то утром, лишь только немцы открыли барак, Егор прибежал к Зайцеву. Он весь трясся.

— Что ты? Холодно, что ли? — Зайцев расправлял под ремнем еще нестарую темно-синюю гимнастерку. — Сейчас поверка. А потом сразу за хлебом. Сегодня выгоним всех камень таскать.

— Успеешь с камнем. Меня ночью чуть не порешили. Насилу отбился.

— Такого верзилу обидели? — Зайцев расхохотался. — Арцт, слышишь? Бедненький…

— И нечего ржать, — обиделся Егор. — Самого бы притиснуть — пожалуй, не то запел бы.

Зайцев, представив, как чьи-то цепкие пальцы злобно сдавливают его горло, оборвал смех. Сдвинув черные брови, он дернул Егора за рукав.

— Кто? Скажи, кто? Хоть одного покажи!..

— Я не кот, чтобы в темноте видеть. Почем знаю… Все они, падлы, готовы разорвать в клочья. Баланда поперек горла встала… И щербатого забыть не могут. Тот концы отдал, а все поминают.

— Кто? Назови!

Егор замялся Он, конечно, может назвать тех, кто его упрекает. Им набьют морды, вложат шлангов, а потом что? Зайцеву ветер в спину — живет отдельно… Нет, дудки! Нашел дурака… Егор неопределенно тянет:

— Все, падлы…

— Опять трусишь? Как бы хуже не было!

— Конечно, а то как же… Самому довелись… Вот как хочешь, а спать с ними больше не буду. Жить не надоело.

— А, возможно, сон тяжелый приснился? — спрашивает Садовников. — Такое случается…

Егор покосился сверху на врача, который деловито натягивал на себя кургузый застиранный халатишко.

— Не надо, доктор, надсмехаться. Я пока не опупел. На шее, поди, пальцы остались. Хоть проверь…

— Ладно! Пойдем! — бросил Зайцев.

В этот же день полицаям отвели отдельную комнату. Егор поспешил занять место на верхних нарах. Туда сразу не заберешься. Да и обороняться сверху удобней…

* * *

Вместе с хлебом Бойков принес газету.

— Духовная пища… Просвещайтесь. На русском языке.

— Дай, посмотрю, — Васек с подчеркнутой брезгливостью взял двумя пальцами за угол листок небольшого формата, приподнял на уровень глаз.

— Вот это забота! Из Дойчланда приволокли. Специально для нас. Понимать надо! «Клич». Куда же они кличут?

Бойков раздал буханки по восьмеркам, и началась процедура скрупулезного развешивания. Дунька после попытки присвоить пайку участия в дележе не принимал, а лишь бдительно следил за ним со стороны.

Васек без особого интереса просмотрел вторую страницу и перешел на первую. Степан, стоя за его спиной, тоже заглядывал в газету.

— Брехня. Сплошная брехня… — ворчал Васек и вдруг смолк, уткнулся в листок, а через несколько секунд живо обернулся к Степану.

— На Волгу вышли, мою родную… — Васек ударил костяшками пальцев по газете. — Хвалятся — Сталинград взяли. Если так, то почти во двор ко мне приперлись. Что же это, а? Крышка? Как же там допускают? Ну, чего ты молчишь? — сердито спросил Степана Васек.

— Откуда я знаю, — Степан взял у Васька газету. Давно, еще в Германии, он слышал, что немцы рвутся к Сталинграду, несколько позже просочилась весть о том, что бои идут на подступах к городу. Неужели теперь взяли?.. Как это скажется, если так? И какая трудная у города судьба. В гражданскую за него столько дрались и теперь?

— Да нет же… Не может быть… — Васек смотрел на товарищей. Ему хотелось, чтобы они не поверили и его убедили… Но товарищи, занятые дележом хлеба, будто не слышали. Самым отзывчивым оказался Дунька.