Море бьется о скалы

— Разве только в порядке наказания?.. Как Екатерина заставляла читать «Телемахиду», — гость ногой ловко пододвигает к столу табуретку, садится. — Сигареты есть. Хватит такого добра. Гер боцман подкинул. Правда, не то, чего хотелось. «Кемал» лучше. Но что дают, тому и рад. Не в магазине ведь…

Он вынимает из кармана двадцатиштучную пачку «Примы», предлагает Антону, потом Садовникову.

— Угощайтесь, господин врач.

Садовников берет сигарету, прикуривает. «Прима» оказалась легкой, со вкусом травы. От сигареты неприятно щиплет в горле. Отгоняя ладонью от себя дым, Олег Петрович исподлобья бросает изучающие взгляды на денщика. А чтобы это было не очень заметно, порой переводит взгляд на Антона, не надолго вообще отворачивается. Как бы между прочим он говорит:

— Крепко ты, парень, усвоил «господина». Не можешь без этого.

— А как же! — удивился Аркашка. — Вот разобьют большевиков — вся Россия станет ходить в господах. Ох, и жизнь привалит. Не товарищ, а господин! Не фунт изюма!..

Денщик откидывается к стене, затягивается сигаретой, которую держит по-немецки — между ногтем большого и указательного пальцев. Он совсем юнец, от силы восемнадцать лет. Над слегка вздернутой верхней губой черным пушком еле приметно обозначаются усы. Лицо сытое, с тугими румяными щеками и нагловатой ухмылкой. Одет Аркашка хорошо, но пестро, прямо-таки интернационально. На нем аккуратные русские сапоги из яловой кожи, зеленые немецкие брюки, френч из толстого темно-зеленого сукна с накладными карманами (Аркашка уверяет, что такие носили офицеры рассеянной немцами норвежской армии) и русская фуражка с черным околышем и черным лакированным козырьком.

— Живешь ты, Аркаша, как у Христа за пазухой.

Немецкий блок, спокойствие, начальство уважает. Повезло!..

— А что? Обижаться не приходится. Недурно… Только везение тут ни при чем. Я внес свой вклад в дело цивилизации. Вот ты, господин Зайцев, воевал за большевиков, а я боролся с ними! — громко, с воодушевлением заканчивает денщик. Глаза его блестят.

Зайцев ерзает по топчану.

— Обстоятельства, Аркаша… Так пришлось. Да и как я воевал… А ты здорово… Скажи, как ухитрился сцапать такую птицу?

— Сумел… Целую неделю следил. Ждал, когда к дочке придет. Он директором нашей школы работал. Знал я его, как облупленного.

Садовников сминает в пальцах горящую сигарету, встав, направляется к двери.

— Вы куда? — с неизменной нахальной улыбкой спрашивает денщик.

— Больной у меня…

— Так я тоже в ревир. Земляка проведать.

Аркашка, опережая врача, подскакивает к двери, услужливо распахивает ее.

— Пожалуйста…

Садовников не успевает перешагнуть порога, как из коридора слышится.

— Ну, и почет мне!.. Смотри-ка!..

Врач отступает в глубь комнаты, уступая дорогу Бойкову, Сказав «Гутен абенд!», Федор останавливается напротив Аркашки.

— Ты усердствуешь? Что, рефлекс выработался?.. Похвально…

Денщик, помолчав секунду, ухмыляется. Ухмылка та же — глуповато нахальная, но глаза холодеют. В них Федор замечает ожесточенность и даже ненависть.

— Зря так, господин полицай… Все мы тут одним миром мазаны…

— Опять по мою душу? — спрашивает Федора Антон, стаскивая с ноги сапог. — Ох, и надоел ты…

— Так давай отложим… — Федор отворачивается от денщика. — Как-никак воскресенье…

— Нет! Надо… — Антон стягивает второй сапог, на сапоги бросает портянки и садится на топчан, поджав ноги калачиком. — Аркадий, хочешь немецкий поштурмовать? Вот учитель! В голове не мякина… И шлангом орудует неплохо…

Антон улыбается, ободряюще подмигивает денщику, дескать, брось обращать внимание на каждого, я всегда поддержу…

Федор, нагнув голову, молча садится к столу. А Садовников, пользуясь моментом, незаметно выходит. Уже из коридора он слышит Аркашку.

— Ни к чему мне это… Со мной сам господин унтер-офицер занимается…

— Да ну? — удивляется Антон.

— Точно!.. Почти каждый вечер…

…В приемной Садовников подумал, зачем он сюда пришел. Да, чтобы встретиться с Бакумовым… Как тот ощетинился на Бойкова. А Федору обязательно надо задеть… Командирские замашки… Привык действовать в открытую… Ну и денщик!.. Орешек…

Бакумов пришел, когда окна стали нежно-фиолетовыми, а в углах комнаты накапливалась темнота. С каждой минутой она становилась гуще, черней.

— Занимаются? — спросил Бакумов.

Садовников утвердительно кивнул. Он с участием смотрел в синеватое, все в пупырышках лицо Бакумова. Передрог он, никак отойти не может.

— Ну, и поливает сегодня… — говорит Бакумов. — У нас совсем иные дожди. Наши, как полонез Огинского…

— В лирику ударился. Вирши, случайно, не плел?

Бакумов устало улыбается.

— Был такой грех… Печатался иногда. Я и тут сочинил. Хочешь?..

— Потом как-нибудь… Что нового? Как в Сталинграде?

— Не знаю. Норвежцы оживленные… А почему — неизвестно.

— Плохо, — вздохнул Садовников. — Я дал задание Степану… Федор… Но полицаям норвежцы, конечно, не доверяют. Надо установить связь.

— Понимаю, что надо… — соглашается Бакумов.

— Поиски во всех направлениях. Осторожные, конечно… Помоги Степану…

— Обязательно… Мы уже пытались… Немца он хорошего нашел. Вахтман…