Море бьется о скалы

Ветер в обнимку с дождем бешено носился по крыше, бил в стены барака, плескал водой в окна. А когда улетал, сквозь шум дождя доносилось приглушенное рычание моря. И вдруг лопнули один за другим выстрелы. На дворе послышались суматошные крики и булькающий по лужам топот, собачье рычание и лай, завспыхивали то там, то здесь фонари. А через несколько минут немцы ворвались в угловую комнату.

— Антретен![2]

— Шнель! Шнель! Меньш!

Сонные пленные неохотно поворачивались головами к проходу, щурились от света направленных на них со всех сторон электрических фонарей.

— Строиться, морды! — Зайцев угрожающе размахивал кулаками.

— Шнель! Бистро! — широкоплечий моряк рванул пленного за шиворот. Тот мешком свалился на залитый водою пол. Пока поднимался, Зайцев с брезгливой гримасой на красивом лице пнул его в мокрый зад.

— В строй, говорят! Морды!..

Соскочив с нар, Степан заметил, что половинки рам прислонены к стене, а в черном проеме окна выставилась лобастая морда овчарки. Оскалив белые шилья зубов, рвется, хрипит.

«Ушли! — мысленно ахнул Степан. — Неужели Жорка? Нет, он здесь. И Федор здесь. Значит тот, танкист… Кто же с ним? Один?»

Пленных несколько раз пересчитывали.

— Двое из вашей комнаты убежали. Господин комендант наказывает вас, — объявил Зайцев. — Не получите хлеба.

Немцы устремились к выходу, а вслед за ними шатнул из строя Бойков.

— Господин комендант, позвольте к вам обратиться?

Комендант задержался в дверях. Это был тщедушный боцман с головою не больше увесистого русского кулака. Черная форма морского офицера не скрадывала, а, наоборот, подчеркивала его физические недостатки, делая смешным.

— Что хочешь? — спросил комендант. Его удивили хорошее знание немецкого языка и смелость стоявшего перед ним в темноте пленного.

— Господни комендант, почему вы лишаете нас хлеба? Разве мы отвечаем за ротозейство часовых? Мы спали.

Комендант вскинул левую руку с похожим на скалку электрическим фонарем.

— Твой номер?

— 87115. Шталаг 3Д.

Комендант выхватил и приставил к груди Бойкова пистолет.

— Я убью тебя, большевик!

Коменданту хотелось, чтобы пленный испугался, молил о пощаде. Но этого не случилось. Бойков молчал. На его лице не дрогнул ни один мускул.

— Убью! Ты понимаешь?

— Понимаю, господин комендант. Это в вашей власти. Но я говорю правду. В пароходе нас сильно качало. Мы голодные…

— Качало… Голодные… Доннер веттер! — комендант наотмашь ударил Бойкова пистолетом и пошел к двери, в которой столпились в ожидании начальника немцы, а чуть в стороне стоял Зайцев. «Вот морда! — удивился Антон. — Ерш. А как чешет по-немецки, без запинки!..»

Немцы давно ушли из барака, а пленные угловой комнаты все еще не двигались. Потом один по одному начали разбредаться по нарам. Двое бесшумно выскользнули в коридор — на разведку. Они сообщили, что в третьей комнате двоих тоже нет. Значит вчетвером…

Шумел дождь. Сырой ветер по-хозяйски врывался в распахнутое окно, за которым рычала и лаяла овчарка. Пленные изредка перебрасывались словами:

— Где теперь наши?

— Должно, далеко.

— Струсил. Сбил меня с толку, — укорил товарища Жорка.

Степан тяжело вздохнул. Пожалуй, Жорка прав. Следовало бежать. Все равно не сегодня-завтра убьют или постепенно уморят голодом. А побег может удасться. Ушли же четверо. Теперь на свободе! Но почему Федор отказался бежать? Он, кажется, бывалый?..

— Швейген! Аллес шизен! Хундер! — послышалось из окна.

— Что они говорят?

— Приказывают молчать, — сказал Федор. — Говорит, постреляю.

— Старая песня. Мы со смертью в обнимку ходим.

— Скорей бы светало.

Но утро, кажется, никак не могло справиться с темной промозглой ночью. Наверху уже помутнело, а здесь, в яме, по-прежнему было черно и по-прежнему хлестали и журчали потоки воды.

Наконец, чахлый свет, пробиваясь в прорехи низких облаков, проник в лагерь, который за ночь превратился в сплошное болото. Его мутную поверхность рябили редкие капли затихающего дождя.

Распахнулись двери барака. Матросы с автоматами один по одному неохотно зашли в полутемный вонючий коридор. Зайцев перебегая из комнаты в комнату, предупреждал:

— Поверка! Старшины докладывают господину коменданту по-немецки. Ахтунг не забывать! Кто высунется в коридор — пуля. Поняли, морды?

А комендант в сопровождении унтера и двух матросов уже зашел в первую комнату. Немцы были хмурыми и молчаливыми. Особенное удовольствие пленным доставлял вид унтера. Впалые щеки нервно подергиваются, тонкие губы плотно сдавлены, а обрамленные белесыми ресницами глаза замутила ярость. Где же обычная улыбка? Припекло, значит…

— Двое убежали, и никто не видал? — унтер сделал пометку в записной книжке.

— Спали, господин унтер-офицер, — отозвался Федор, замирая по стойке «смирно».

— Скажите кому-нибудь, только не мне. Там, внутри, радуетесь. Рановато. Мы исполняем приказы. Тех четверых я сам отправлю на тот свет. Посмотрите! — унтер напоследок грязно выругался.

Вскоре после поверки раздалась, передаваемая многими голосами, команда:

— За хлебом!