Море бьется о скалы

Федор же то подходил к столу, то прохаживался по комнате. От волнения губы у него вздрагивали.

— Вот это мне нравится! — он довольно потер руки. — Давно пора идти в народ. Мы превратились в каких-то сектантов.

— Я не совсем согласен, — Садовников вынес далеко вперед ферзя и посоветовал Бакумову — Двинь какой-нибудь. Просто не было необходимости… А теперь она появилась. Хорошо, братцы! Даже больше, чем хорошо. Организацию мы расширим, но сделать это надо с умом.

Садовников сообщает свои соображения. Говорит не спеша, обстоятельно. Чувствуется, что он заранее многое обдумал, взвесил. Состав штаба подпольной группы Олег Петрович предлагает ограничить троими: Никифор, Федор и он. Больше — нет смысла.

— С ростом организации возрастет опасность. — Садовников останавливает глаза на Федоре. Смотрит пристально и, кажется, с укором. — Пренебрегать своей жизнью глупо. Еще глупее пренебрегать жизнью товарищей.

Федор недовольно крякает. Видно, что он хочет что-то возразить.

— Это я так… На всякий случай… — на губах врача недолгая и легкая улыбка. — Каждую комнату мы превращаем в боевой взвод.

Садовников опять пытает взглядом Федора, потом Бакумова. Те слегка наклоняют головы. Они согласны.

Федору становится жарко. Он расстегивает воротник, распахивает френч. Вот оно, настоящее дело! Подступает… Бить! Это куда лучше, чем паясничать перед фашистами, играть в прятки. Федору представляется, как с пистолетом в руке он бежит по косогору. За ним гулкий топот товарищей. Выстрелы, взрыв гранаты…

— Подбираем двенадцать командиров взводов. Самых надежных из надежных. Шесть знают тебя, Федор, шесть — Никифора, Больше они никого не знают. Командиры взводов готовят командиров отделений и бойцов. Вы для них неизвестны. Вот так… Я беру на себя денщика и Матвея. Надо подумать об оружии. Куда его?

— Да, задача… — соглашается Бакумов. — Надежно и чтоб под руками… Не так это просто… А что если Аркадия, денщика?..

— Я уже думал… — озадаченный Олег Петрович усиленно трет пальцами щеку. — Посмотрим…

— Что?! — Федор соскакивает с топчана. Он удивлен и возмущен. — Я вас, друзья, отказываюсь понимать. То щепетильная бдительность, а то… Сунуть оружие черт знает кому, в немецкий блок!..

— Тише! — Олег Петрович коротко косится на дверь. — Кстати, Дунька пытался донести… На тебя и Андрея… Видал, как вы записку читали, фотографию рассматривали. Возможно, давно донес… Как дети, честное слово…

Федор пятится к топчану, садится. Все молчат. Слышно, как осторожно, по-воровски шуршит за окном ветер. Его заглушает долгий надсадный кашель больного за стенкой.

— Что он мог донести? — виновато возражает Федор. — Я же порвал…

— Подозрение не порвешь. Андрея не трогать. Ни в коем случае!

— Тяжело ему и голодно, — замечает Бакумов. — Остальные приобвыклись в яме, друзей из норвежцев завели…

— Сам виноват… — Садовников сгребает в кучу шахматы— Тебе пора, Никифор… За дело!.. Детально обсудим потом. А Куртову постараемся помочь. Баланда есть. Я скажу санитару… Значит, подбираете командиров взводов. Первая комната и по шестую включительно твои, Никифор.

Попрощавшись кивком головы, Бакумов выходит.

Ветер согнал на запад черные облака, скучил их, а над лагерем вызвездило, и вверху посветлело.

Прислонясь к стене жилого барака, Бакумов смотрит на звезды. Все тут иное, все, даже звезды… Ковш как-то странно перевернут. Да, все иное… Вот только люди… Людвиг… Он, его друзья — наши друзья… Интересно… В стихи просится. А Цыган чем не командир взвода? И Степан тоже.

10

Сообщения о сокрушительных ударах Красной Армии вызывали в Антоне Зайцеве беспокойные думы о том, что разгром Германии несет ему смерть. Русские никогда не простят совершенного им.

Антона ничто не роднило с Яшкой Глистом, Каморными Крысами и Дунькой. У тех были свои или перешедшие по наследству счеты с Советской властью. Антону же Советская власть ничего плохого не сделала. Она, Советская власть, наоборот, дала ему, сыну простого колхозника, возможность стать офицером.

Прибыв после окончания училища в полк, молодой лейтенант Зайцев обратил на себя внимание командования безупречной выправкой, умением печатать строевой шаг и предупредительной исполнительностью. Он всегда поступал так, как того требовали свыше.

Антон лелеял в душе мечту о военной карьере. Он видел себя то майором, то полковником, а иногда и генералом.

Однако уже с первых боев стало понятно, что Зайцев рожден не для ратных подвигов. Попав под огонь, он, командир, мертвенно бледнел, терялся и, сам того не замечая, начинал думать только о самом себе, о сохранении своей жизни.

Весной 1942 года часть, в которой служил Зайцев, была разбита на Крымском полуострове.

Зайцев оказался в плену. Вскоре его привезли в Польшу, в тот самый лагерь на территории кирпичного завода, в котором старательно «трудился» на пользу фатерланда унтер-офицер Штарке.

Антон до сих пор удивляется, как Штарке его нашел. Ведь там были многие тысячи… Среди них Антон напоминал иголку, брошенную в стог сена. А вот нашел. Чем-то Антон привлек зоркий взгляд унтера.