Море бьется о скалы

Пленные еще ниже склоняются над котелками. Унтер многозначительно хмыкает и выходит. За ним тянутся лейтенант и Яшка Глист, а Лукьян Никифорович остается.

Комната продолжает безмолвствовать. Никто ни слова. Тягостное до жути молчание. Для Лукьяна Никифоровича оно грознее любых слов. Он мнется, то засунет руки в карманы мешковатого френча, то подтянет сползающие брюки.

Прикашлянув, Лукьян Никифорович угодливо предлагает.

— Друзья! В газете довольно любопытная статья. Хотите послушать?

Все продолжают молчать. Молчат так, будто не замечают присутствия Лукьяна Никифоровича, не слышат его слов.

— Гм, как хотите… Бойкот! — Лукьян Никифорович обиженно передергивает плечами, обращается к Степану: — Коллега, можно вас на минутку.

Они выходят в коридор, потом на апельплац.

— Удивительное отношение! — возмущается Лукьян Никифорович. — Вы видели? Да, конечно, видели.

«Что ему надо от меня? — думает Степан. — А что если опросить об Олеге Петровиче? Он знает, скотина. Только бы не навлечь подозрений…»

— Как состояние Антона? — интересуется для начала Степан.

— Антон? Он в немецком госпитале. Там крупные специалисты. Надо полагать, спасут. Прострелено правое легкое. Вот каким оказался Бойков. Кто мог подумать? До чего дошло. Позор нам всем. Ведь немцы могли жестоко покарать. Несомненно… Но еще раз показали свою гуманность. Согласитесь, коллега?

Верный своей привычке, Лукьян Никифорович хватает Степана за пуговицу френча, начинает усиленно ее крутить. Степан будто невзначай прикрывает ладонью пуговицу.

— Простите! — спохватывается с виноватой улыбкой Лукьян Никифорович. — Вот не могу избавиться…

— О чем вы? — Степану будто невдомек. — Мне очень трудно, Лукьян Никифорович. Вы знаете— я убежденный противник всякого насилия и крови. Я не могу…

— Подождите, подождите! — спешит Лукьян Никифорович, точно Степан убегает. — Считаете, напрасно этого Васька и санитара?.. Вряд ли? Они ничем не отличаются от Бойкова. Да, несомненно. И, если говорить откровенно, вам предстоят большие неприятности.

— Мне? — удивился Степан. — Вы не оговорились?

— Нет, дорогой коллега… Ваши религиозные убеждения — блеф, маскировка. Прикрываетесь?!

Степан чувствует, как у него громко бьется сердце. А Лукьян Никифорович, вскинув голову, нацелился в лицо Степана пытливым взглядом.

— Шутите, Лукьян Никифорович? — Степан не без усилий улыбается.

— Нет, я вполне серьезно.

Степан возмущается. Это не трудно. Тут уже не приходится играть. Укоризненно качнув головой, он сердито отворачивается, потом смотрит в упор на Каморную Крысу.

— Вот этого я не ожидал, Лукьян Никифорович. Ведь вы культурный человек. Простительно кому-нибудь другому. Не считаться с убеждениями, брать на подозрение человека. Да как можно?.. Поставить знак равенства между политическими взглядами и религиозными убеждениями…

Лукьян Никифорович смущен. Он извиняюще притрагивается к локтю Степана.

— Нет, я не отождествляю большевизм с баптизмом. Но ведь борьба, коллега. Стоять в стороне от нее — значит помогать врагу. Да, да, коллега! Кто не с нами, тот против нас. Конешно…

— Как я могу помогать врагу? Странные суждения. Не ожидал такого… Вы поборник свободы. Сами говорили…

Лукьян Никифорович, изворачиваясь, строчит без умолка, хлеще любого автомата. Степан смотрит на него с брезгливой ненавистью. Подлая тварь! Забрался в яму и тащишь других за собой.

* * *

Ночью Степан проснулся от рокота мотора. Машина! Неужели гестаповцы? Опять!.. Приподняв голову, Степан прислушивается, а все тело колотит неуемная дрожь… Кажется, ушла… В немецкий блок… Носит их по ночам…

Сон улетел вспугнутой птицей. Степан думает и думает… Вот здесь, под боком, лежал Васек… Лежал… Нет Федора и неизвестно, что с Олегом Петровичем. Оставшиеся в живых растерялись, притихли. За Васьком могут взять его, Никифора, каждого могут… Все рухнуло с одного сокрушительного удара. А возможно, не рухнуло? Так рухнет…

И не только Степан мучается… Если теперь незримо пройти по комнатам, можно заметить, что многие не спят. Сгрудясь по двое и трое на нарах, пленные тихо, с оглядкой перешептываются. Как быть? Эти черные, тяжкие дни ни одну морщину добавили на лица, ни одному вплели седину в волосы.

Фашисты яростно атакуют… Уже третий вечер пленные один по одному заходят в приемную ревира. Там лейтенант Серж, Антон, Яшка Глист и Лукьян Никифорович беседуют «по душам». Вызывают на выбор, в первую очередь, очевидно, тех, кого считают менее стойкими.

Вчера Степан видел, как сутулый, чахоточного вида пленный из третьей комнаты, выйдя из ревира, расплакался навзрыд, по-детски.

— Что, струна лопнула? — зло спросил кто-то из дожидавшихся очереди на «прием».

Пленный, опустив голову, ушел.

Спустя несколько минут, Степан заглянул в третью комнату. «Доброволец» хныкал на средних нарах. В ногах у него стоял, очевидно, земляк.

— Я им покажу… Я навоюю…

— Себя только тешишь, больше ничего. Тут не показал, а там и подавно… Перемешают и не поймешь, кто чем дышит… Будешь, как милый, постреливать в своих. Может случиться, и в брата пальнешь иль сельчанина…

— Да они ведь силком, под наганом!..