Море Дирака

Урманцев ничего не ответил. Михаил почувствовал себя уже не так радостно и безмятежно. Но был не в состоянии анализировать причину внезапного спада настроения. Чтобы преодолеть какую-то беспокойную внутреннюю паузу, он поспешил задать вопрос:

— До какой температуры придется охлаждать камеру?

— Одна тысячная градуса Кельвина.

— Ух ты!

Урманцев улыбнулся и как-то снисходительно и вместе с тем весело посмотрел на Михаила. И это было совсем не обидно, а скорее хорошо, по-свойски.

— Скажите, Подольский, зачем вы стали выступать в цирке? Ну, придумали фокус, а выступал бы себе какой-нибудь дядя. А? И ему хорошо, и вам спокойнее…

…А выступать он стал совершенно случайно. Фактически его вынудили выступать. Работая над «Полетом к звездам», он и мысли не допускал, что осуществит этот полет сам. Не помышлял об этом и главный режиссер цирка. Все началось из-за иллюзиониста. Он быстро привык к монополии на все выдумки Михаила и поэтому заявил дирекции, что хочет оставить номер за собой. Может быть, ему и пошли бы навстречу, так как других претендентов не было. Но… и здесь, как это часто бывает, сработали традиционность и цирковая рутина. Всем почему-то не понравилось, что иллюзионист будет вести сразу два номера. Тем более что «Полет к звездам» обещал быть очень выигрышным. Налицо было и типичное смешение цирковых жанров. Кто-то сказал тяжело и безапелляционно: «Факиры никогда не работали под куполом». И никто не только не произнес максвелловское: «Ну и что?», но и не задал сакраментального вопроса: «Почему?», который, как известно, явился первоначальным толчком и двигателем прогресса.

Даже сам претендент в черном смокинге и зеркальных ботинках не задал такого вопроса. Он пустился в туманные исторические экскурсы и, окончательно запутавшись в весьма приблизительных аналогиях и прецедентах, бормотал что-то маловразумительное о синтетическом искусстве вообще и склоках и завистниках в частности.

— Как же быть? — озадаченно спросил Питерский. — Кому поручить номер?

Воцарилась тишина.

— А почему нужно кому-то поручать? — тоненьким голоском пропела наездница Сашенька Маргаритова (по паспорту Пипко). — В цирке же всегда со своими номерами выступали сами авторы!

— Ну, он же не артист! — выпучил глаза иллюзионист.

— Ну и что же, что не артист! — прокричало одновременно несколько голосов.

— И вообще таланту обучить нельзя. С талантом нужно родиться! — добавила Сашенька.

Михаил даже засмеялся, до того нелепой показалась ему мысль о выступлении на арене. Он смутился и начал отказываться, громоздя различные доводы.

Но все почему-то единогласно сошлись на том, что именно он должен выступить с номером. И чем дальше продолжался спор, тем красноречивее и горячее убеждали его взять номер.

«Снижение несоответствия налицо», — механически подумал он и привел последний аргумент:

— Как бы это не помешало мне потом… в моей научной работе, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

— Ты смотришь на цирк, как на случайное пристанище? — трагическим шепотом произнес режиссер. — Для тебя это лишь кривлянье, а не высокое искусство? И мы, твои товарищи, только паяцы?!

Михаил прижал руки к груди и, не находя слов, умоляюще переводил взгляд с одного артиста на другого.

— Конечно, для него это случайный и утлый приют, — прогудел забившийся в угол иллюзионист.

И это сняло напряжение и переключило внимание взволнованных сослуживцев на иллюзиониста.

— Так-то вы ему пла́тите за лучшие номера, которые он для вас создал! — упрекнул иллюзиониста жонглер Бакланов.

— Лучшие? — пригнулся иллюзионист. — Мне кто-то создал мои лучшие номера?!

— Успокойтесь, товарищи! Успокойтесь! — Режиссер поднял руку. — Все уже ясно. Подольский выступит со своим номером сам. Ведь ты же согласен, Подольский?

— Н-но я не умею… Я никогда не выступал…

— Ах, Мишенька! Вы ведете себя, как пятилетний мальчик. — Саша игриво потрепала его по щеке. — Вы же демонстрировали нам номер! Прекрасный номер! Держались вы отлично. И на публике сумеете выступить, я уверена. Одно только от вас и требуется, надеть костюм… Как делать комплименты, я вас научу.

— Ну, вот видишь! — хлопнул его по плечу Бакланов.

— Но я же никогда не выступал перед людьми! Я же буду ужасно волноваться!

— Все мы ужасно волнуемся перед публикой. Но… имеем в себе силы победить волнение! — многозначительно изрек режиссер, который никогда и ни перед кем не терялся и, наверное, даже не знал, что значит испытывать волнение.

Второй укротитель, Нарышкин, взглянул на него, но ничего не сказал и, достав сигарету, уселся на веревочные бунты.

Так Михаил стал выступать с номером…

— Интересно… — протянул Урманцев. — Ну, да ладно, продолжим наши игры. Чертить вы, конечно, умеете?

— Умею.

— Вот и набросайте эскизный проект. Думайте, коллега, думайте, как говорил мой учитель Мандельштам. Кстати, имейте в виду, что полученное вами задание не сложнее, чем то, которое Рентген дал при первом знакомстве Абраму Федоровичу Иоффе. Но и не проще, — после долгой паузы сказал Урманцев. — И это должно страшно льстить нам обоим. Усекли?

— Усек! — улыбнулся Михаил.

— Тогда вам повезло.