Море дышит велико

Мочалов прижал ладонь к виску и сразу отдернул её, не ощутив головного убора. Такая неловкость, показывавшая отсутствие подлинно кадровой военной косточки, высмеивалась без пощады, но на сей раз не вызвала даже улыбок. Как будто моряки, которые оставались для последнего боя, уже отделили себя от корабельного медика, не признавая его своим. Молодые, крепкие, абсолютно здоровые люди были заранее отмечены особой печатью вроде маски Гиппократа. Роману вспомнилось, что агония по-гречески означает «борьба». Остающимся на борту тоже предстояла борьба с таким же фатальным исходом.

Спускаясь на палубу, Мочалов не ощущал ничего, кроме саднящей непоправимости своих действий. Ему казалось, что капитан-лейтенант Рудых обошелся с ним официально только потому, что в душе третировал, как липового моряка, легко и просто ухватившегося за предоставленный шанс. Через борт тральщика была переброшена сетка из пробковых квадратов, соединенных тросиками. Огромная сеть, тридцать на тридцать метров, предназначалась для помощи упавшим за борт, но не могла использоваться для этой цели в ледяной воде. Старпом приспособил ее под широкий шторм-трап. По квадратам-ступенькам с шумом и гамом одновременно спускали раненых, сухой паек и даже флягу-термос с горячим какао. Старпом оказался великолепным режиссером. Поглядеть со стороны, так на борту все потеряли голову.

— Быстрее! — понукал с мостика командир.

Пока штурман был занят подбором карт и навигационных пособий, которые могли понадобиться в пути, Мочалову пришлось формировать команду катера и спасательного понтона. Рукой медика водила судьба. Как нелегко, однако, вертеть колесо фортуны! Только один матрос, один из всех, попросился сам:

— Я загребной гоночной шлюпки. Морскую практику знаю.

— Что из этого следует?

— Мотор на катере скис. Надо грести. — На верхней губе доброхота бисером проступила влага.

— Не имею права, — сказал Роман. — Вы в составе аварийной партии. Приказано взять только тех, кто не нужен в бою.

— На кой хрен это дело? — закричал загребной. — Хрен на хрен менять — только время терять!

— Ладно, — вмешался главный старшина Северьянов, который стоял тут же на палубе, — вали на катер. Я подменю.

— Радистам не положено, — напомнил Мочалов.

Северьянов усмехнулся, пошевелив пальцами, которые и в самом деле полагалось оберегать от физических нагрузок, чтобы не «сорвать» чуткость кисти. И доктор догадался — оба передатчика разбиты и, видно, этим пальцам никогда больше не играть морзянкой на телеграфном ключе.

— Любая подмена с разрешения командира корабля.

— Командиру сейчас не до того, а я всё же парторг.

Люди вокруг словно не слышали препирательств. Они изображали панику, которой не было. Только один наплевал на всех, ради того чтобы выжить. И вовсе он не знал морской практики. Подлинная морская практика заключена не только в умении вязать узлы или в разных там палубных работах. Она вся в двух словах: человек и стихия. Какая же, к ляду, «практика», когда стихия подавила человека?

После слов Северьянова загребной прыгнул к штормтрапу, но Роман преградил путь, решительно не понимая, зачем потворствовать трусам. Как будто на борту тральщика не было более достойных? К примеру, нужен ли в бою радист, когда нет и не будет связи?

— Мое место здесь, — качнул головой парторг.

Нет, он вовсе не потворствовал ошалевшему парню. Он думал о тех, кто молчал, делая свое дело. Инстинкт самосохранения естествен, но страх — как зараза. Если не изолировать пораженного страхом, возможна эпидемия. Северьянов, видно, понимал, что суета на тральщике останется маскировочной показухой до тех пор, пока существует коллектив.

— Просись лучше, и он заберет, — вдруг посоветовали ходатаю, — доктора милосердны.

— Гармонь прихвати, — беспощадно добавили еще. — Куда же ты без гармони?

Спускаясь по ступеням шторм-трапа вслед за сиганувшим в катер загребным, милосердный доктор чувствовал себя не лучше его. Командир тральщика давал штурману наставления через мегафон, будто стояли на рейде и очередная смена увольнялась на берег.

В последний момент на катер передали командирский рыжий реглан с меховой подстёжкой и тяжелый пакет, наверное с орденами, завернутый в блестящую кальку.

— Для капитан-лейтенанта Выры, — пояснил Рудых. — Вручить лично.

Поврежденный «амик» выглядел издали особенно беспомощным. И подводная лодка, рассмотрев всё это через перископ, всплывала без спешки. Из воды вылупился грязно-зеленый кусочек рубки. Впереди и как бы отдельно распорол волну бурун от форштевня. Выпирая и двигаясь, показался поджарый корпус, истекающий потоками через дырки-шпигаты. Противник обнаружил себя в шести кабельтовых, открывшись с нахальным спокойствием.

На тральщике по-прежнему метались люди. Мочалов сжался, подумав, что психика обреченных вырвалась из-под контроля. Вдруг боя не будет, и Роману предстоит стать свидетелем того, как станут добивать беспомощную жертву.