Море и берег

— Кладите на носилки! — распоряжается медсестра, запихивая остаток бинта и ножницы в большую сумку с красным крестом. — Тихонечко. Шок у него.

* * *

С ремонтом дело становилось все хуже. Редела бригада судосборщиков: голод и истощение выводили людей из строя. К тому же морозы держались лютые, с ледяными ветрами и метелями.

Даже взобраться на леса было не простой задачей.

Однажды утром в общежитии, собираясь на работу, Толя заметил, что Володька Федотов лежит, не шевелясь, на своей койке. Толя подошел, чтобы разбудить его, но тут увидел, что Володька вовсе не спит. Он лежал, уставившись в одну точку.

— Ты чего? — сказал Толя. — Вставай, опоздаешь.

Федотов не ответил, даже глазом не повел на Толю.

— Что с тобой? Заболел? — Толя легонько потряс его за плечо.

— Никуда я не пойду.

— Почему?

— Не хочу.

— Володька, да ты что? Вставай, валяться — хуже только будет. Давай помогу…

— Уйди, говорю! — Федотов покосился на Толю. — Уйди, а то ударю! Не приставай!

— Ребята! — позвал Толя. — Идите сюда, с ним что-то неладно.

Лицо у Федотова было худое, немытое и вроде незнакомое. Костистый подбородок в темном, не бритом еще пушке упрямо выпятился.

— Болен? — спросил подошедший Пресняков.

— Не болен, а просто не хочу вставать.

— Что значит «не хочу»? — сказал Толя. — Если все залягут под одеялами и скажут «не хочу», так какой же судоремонт у нас будет, к чертовой бабушке? Раз не болен, так вставай.

Федотов уставил на Толю злые глаза, крикнул:

— Не лезь, Устимов! Ты к инженерам бегаешь харчиться, ну и бегай. А я не хочу вставать, и все!

Толя остолбенел. Потом шагнул вперед, рванул одеяло — с койки попадали ватник, пальто. Федотов лежал одетый, в валенках, расстегнутый ворот мятой рубахи обнажал длинную тонкую шею с голубой жилкой. Толя смотрел на эту шею и чувствовал, что гнев его остывает. Схватил шапку, рукавицы и быстро вышел из комнаты.

— Нехорошо ты сказал, Федотов, — промолвил Пресняков.

Федотов не ответил. Натянул на себя одеяло, укрылся с головой, притих.

В тот день бригада работала в цехе: гнули листы новой обшивки. Такелажников было мало. Толе пришлось помогать им переносить железные листы со склада в цех. С утра, не переставая, сыпал снег, и каждый раз нужно было расчищать от снега рельсы, по которым двигалась тележка с листами. Но стоило хоть на мгновение отвлечься мысленно от работы, как перед глазами возникала тонкая шея Федотова с голубой жилкой. Потом вспоминалось: «Бегаешь харчиться», и снова закипала обида.

Друг ли ему Володька Федотов? Конечно, не такой, как Костя, но все жег… Толя припоминал свои прежние отношения с Федотовым. В ремесленном их объединяли коньки, шахматы. Володька часто получал из дому, из-под Харькова, посылки с бело-розовым салом и крупной антоновкой, все это поровну делилось и весело съедалось. Учился Володька не слишком усердно. Толю однажды даже «прикрепили» к нему для помощи. Володьке это пришлось не по нутру, он посмеивался: «Ах, товарищ преподаватель, зачем вам утруждаться, я все равно неспособный. Давайте-ка я вам лучше мат поставлю». В шахматы он играл лучше Толи.

Была у них, уже в последнее время, небольшая стычка. После вечера, проведенного у Троицких, Толя, с легкой руки Нины Михайловны, повел у себя в общежитии агитацию за мыло и зубную щетку. Некоторые ребята поддержали его; когда же Толя заговорил об этом с Федотовым, тот оборвал его грубым словом. Толя тоже ругнулся — на том дело и кончилось.

И вот теперь — «бегаешь харчиться»…

Федотов так и не вышел в тот день на работу. Не вышел и на следующий день. Лежал, укрывшись с головой, только на обед и ужин вставал, в столовую приходил позже всех, чтобы избегать разговоров. На вопросы и увещевания ребят не отвечал, а если начинали тормошить, то высовывал лохматую голову, бросал ругательства и — снова под одеяло.

Приходил комсорг цеха. Володька не пожелал с ним разговаривать, притворился спящим. Доктору — пожилой, уважаемой на заводе женщине — не дал осмотреть себя, надерзил.

Решили разобрать поступок Федотова на комсомольском собрании. Идти на собрание Федотов отказался наотрез. Пришлось силком стащить его с койки. Поставили на ноги, нахлобучили шапку на голову. Сопротивляться у Володьки не было сил, он только ругался на чем свет стоит.

— Заткнись! — крикнул Пресняков. И добавил решительно: — Больше валяться мы тебе не дадим!

Федотов обвел угрюмым взглядом ребят. Не найдя сочувствия, понурился. Медленно поплелся за другими на собрание.

Ленинская комната цеха была нарядная, отделанная со вкусом и размахом: дубовые панели вдоль стен, обитые черной кожей диваны, книжные шкафы, пианино под чехлом, бронзовая ветвистая люстра, которую хоть сейчас в театр, голубой бархат штор на высоких окнах. Сейчас окна были плотно прикрыты черной бумагой.

Когда хлопала тяжелая дверь, схваченная тугой пружиной, люстра принималась тихонько звенеть стеклянными подвесками, будто жаловалась на холод и темноту, на копоть от бойко чадивших внизу, на столах, коптилок.