Море ясности

Жеманничая так же, как и ее мать. Тая тоненьким голоском подхватила:

— И вам дай бог тем же концом по тому же месту! Пейте, гости дорогие!

Они лихо опорожнили свои стаканы, остатки расплескали по полу и стенам.

А Володя, жарко дыша в стакан, выпил все до капли. Он не знал, что надо делать на новоселье. Ему никогда не приходилось бывать на пирах и гулянках, и, конечно, он не знал, как и когда надо пить и что говорить при этом.

Когда все ситро было выпито, Васька встал и начал представлять, как будто он пьяный возвращается домой. Он ходил, покачиваясь, вокруг стола, ерошил свои и без того лохматые рыжие вихры, говорил всякую чепуху и нарочно натыкался на стены. А Тая хватала его за руки и бабьим голосом уговаривала:

— Да что ты, Христос с тобой. Да поди ляжь… Наградил меня господь…

А он смеялся и отталкивал девочку.

Володе не понравилась эта игра. Он толкнул Ваську так, что тот упал на сундук и затих.

— Как не стыдно! — закричала Тая. — Он ведь понарошке.

Володя думал, что Васька сейчас вскочит и, как полагается, даст сдачи, но тот лежал на сундуке и храпел совсем по-настоящему.

Тая, потрепав Васькин чуб, объявила:

— Ты знаешь, он и в самом деле уснул. Наверное, ему дали вина там, у больших.

— Ему отец часто дает вина, — сообщил Володя.

— А ты когда-нибудь бывал пьяный?

— Нет, и не буду.

— А когда вырастешь?

— Тоже не буду. Никогда не буду пить.

Тая как-то особенно поглядела на него и тихо спросила:

— Ты, что ли, старовер? Да?

Володя не понял.

— Какой старовер?

— Вера такая есть, не настоящая. Они в церковь не ходят, вина не пьют. Грех им, — зашептала Тая. — Я сразу поняла, что все вы тут староверы, и старуха эта. У нее, наверное, молельня в задней комнате. Я знаю. В окне ставня и никогда не открывается. Она там своему богу молится. Да?

Вот ведь сколько наговорила! Ничего понять нельзя.

— Ох и дура ты. Какая молельня? У них, знаешь, что?

— А ты там бывал ли?

— Сколько раз, — ответил Володя и начал рассказывать о всех чудесных и красивых вещах, которые он видел в комнате с плотно закрытыми ставнями.

Девочка слушала его не перебивая. Очевидно, она не совсем поверила Володе, потому что спросила:

— А отчего же тебе вина нельзя?

— Хочешь, скажу. Только ты самое честное дай, что будешь молчать.

— Вот тебе крест, — сказала Тая и перекрестилась.

— Зачем ты? — опешил Володя.

— Это я так, — смутилась Тая, — по привычке. Ну, рассказывай.

— На Луну хочу полететь.

Тая так широко открыла глаза, что они стали совершенно круглыми.

— Ох, тошно мне! — удивленно прошептала она.

А Володя продолжал:

— Знаешь, какое здоровье надо иметь? Стальное!

— Ох, тошно мне, — повторила Тая, теперь уже посмеиваясь. — Все мальчишки собираются на Луну.

— Ну уж и все, — обиделся Володя.

— Все, все. В школе, где я училась, в селе, мальчишки даже уже приготовляются, они испытания делали: кто выше всех спрыгнет. Один даже ногу сломал. Умора. Его в больницу положили.

Она еще что-то болтала, но Володя не слушал ее. Подумать только, где-то в деревенской школе тоже собираются лететь. Этак, пожалуй, столько желающих наберется, что на всех и ракет не хватит. Определенно не хватит. Этот вопрос надо обдумать. Скорей бы уж Венка из своего лагеря приехал.

Володя открыл окно и выпрыгнул во двор.

РАЗГОВОР В ТЕМНОТЕ

Со стороны навеса слышались голоса. Володя прислушался. Говорил дядя. Он стоял на коленях перед кроличьей клеткой, прислонившись лбом к проволочной сетке. Можно было подумать, как будто он разговаривал с кроликами:

— Ты мастеровой человек, тебе это никак не понятно. А я мужик. Я хозяйством заражен. В метеесе кладовщиком состоял. У меня и профсоюзный билет есть. Понял? Направление жизни, значит, нам понятно. Свиней я держал, пока можно было. Золотое дело. Каждая — три-четыре тысячи — дай сюда!

Он, стоя на коленях, звонко похлопал себя по карману.

В темноте вспыхивал огонек папиросы и раздавался хрипящий голос Капитона:

— С кроликами этак не разлетишься. Нет. Не тот товар…

— Кролики, — бубнил дядя, — это я не для калыма. Это, как бы тебе объяснить, для скуки. Для души… Не могу я без живности существовать. Должен я чего-то выращивать. Хряпку готовить, кормить. Жуйте, милые, хряпайте, нагуливайте граммы, эх вы, братья-кролики, эх вы, толстозадые… А потом: хрк! — дядя оттопырил большой палец и ткнул им себя в горло и рассмеялся так, будто его Пощекотали под мышками. — Шкуру долой и на рынок.

— С кроликов, говорю, не разживешься.

— Так ведь не для денег, говорю тебе, для души. Мне живность возращивать по душе. Кроликов запретят, тараканов разводить стану или еще чего.

— Нежная у тебя какая душа…

— Правильно! Душа у меня каменная.

— А карман?

— Ты карман мой не щупай. У меня в кармане кулак, а в кулаке деньги. Вот так. Отнять возможно вместе с кулаком. Вот какое дело, братцы-кролики.

Капитон поплевал на папиросу и неопределенно спросил:

— А сестрица двоюродная как?

— Она — хозяйка, — так же неопределенно ответил дядя.

Капитон посоветовал:

— Ты гляди да поглядывай. Она идейная. Шибко-то развернуться не даст.

Дядя поднялся и где-то под самой крышей загудел: