Море ясности

Когда дядю арестовали, тетка устроилась в какой-то цех домостроительного комбината уборщицей. Теперь по утрам Тая сама готовила завтрак. А чего там готовить, когда и без нее все приготовлено. Она просто доставала из печки сваренную картошку или кашу да подогревала на плитке чай. Вот и все ее труды. Но она, конечно, задирала нос, вроде она здесь старшая.

— Ты ешь, ешь, поторапливайся! — то и дело приговаривала она, хотя Володя и так даром времени не терял.

— А сама-то что же?

— Я сегодня в школу не пойду.

— С чего это?

Тая прижалась лбом к столу, и ее тонкие косички задрожали. Она плакала.

— Да что ты?

— Папе сегодня суд. Мама велела дома сидеть, дожидаться…

Есть сразу расхотелось. Сразу припомнились все события той страшной ночи: и черный подвал, где при свете фонаря поблескивали какие-то части машин; милиционер; белая собака, набитая сторублевками, и отчаянные слова дяди Гурия… Все это, казалось, произошло так давно, что все об этом забыли и занялись каждый своим делом. А вот, выходит, не забыли.

И Васька сегодня не пришел в школу. Наверное, он тоже сейчас в суде.

Обедом его тоже кормила Тая. Суд, должно быть, еще не кончился. После обеда Володя вышел во двор.

По тропинке, проложенной в глубоком снегу, он прошел до навеса, заваленного снегом почти по самую крышу. Заглянул под навес — там было темно и пахло пылью и кроличьими клетками.

Услыхав, как стукнула калитка, Володя обернулся. Во двор влетел Васька.

— Вовка! — заорал он отчаянным голосом. — Спасай меня, Вовка!

Перемахнув через сугроб, он скрылся под навесом. Когда Володя скатился по сугробу вниз, Васька стоял в самом дальнем углу за пустыми клетками.

— Бежать мне надо, — торопливо проговорил он, — скрываться. Я в суде все рассказал…

В это время кто-то громко завыл на дворе. Выглянув из-за сугроба, Володя увидел тетку. Подняв к сияющему небу свое опухшее от слез лицо, она бежала к дому. Ее руки были подняты, словно она сдавалась в плен. Рядом с ней бежала Муза и обеими ладонями держалась за теткину талию. Это она поддерживала тетку, а было похоже, будто они исполняют какой-то бойкий танец.

На крыльцо выскочила Тая и деловито проговорила:

— Скорей в избу, тетя Муза, ведите.

Они скрылись в доме. Васька прошептал из угла:

— На два года посадили дядьку-то.

— А твоего?

— Вывернулся. Он скользкий. Два года условно.

— Это как условно?

— Да вроде строгого выговора. Теперь он ободрился и так мне даст…

Володя тяжело задышал в воротник:

— Так уж и даст!

— Не думай, не испугается. Знаю я его, бандита. Жить не даст.

— Знаешь что, — горячо заговорил Володя, — давай жить вместе. Переходи и живи. Мама ничего, я ее уговорю. Или еще можно тайно на верщице жить. Скрыться. Кормить будем я и Тайка. Она вредная, но никогда не выдаст, хоть ее режь…

Слушая его речь, Васька только всхлипывал и вздыхал. Потом он строго сказал:

— Нет, нажился я в людях.

— Так ведь тайно. Никто и знать не будет…

— Да пойми ты, Вовка, нельзя мне здесь.

— Хочешь, я с тобой?

— Зачем тебе? — рассудительно заметил Васька. — Тебе этого не надо. У тебя жизнь хорошая.

Володя подумал и тоже рассудительно пояснил:

— Жизнь у меня одинокая.

— Я тебе письмо пришлю, как устроюсь. Тогда и приедешь. Понял? А ты выгляни за ворота, Капитон, может быть, там сидит — караулит.

Капитон сидел на скамейке у ворот с таким видом, словно поджидал Володю, зная, что тот сейчас выйдет. Задыхаясь больше, чем всегда, он спросил:

— Ваську не видел?

— Видел. Ну и что?

— Где он?

— А зачем?

— Где видел?

— Видел…

— И больше не увидишь. У нас теперь другая наука начнется. Сам учить буду.

Володе показалось, что сразу потемнело сияющее праздничное небо.

— Только посмей! — выкрикнул он и пошел прямо на Капитона.

А тот, большой и жирный, раскачивался на скамейке и хрипел:

— Ох, отойди ты сейчас от меня… ох, лучше отойди…

— Как же, — отрывисто дыша, с ненавистью сказал Володя и твердо сел на скамейку.

— Ух-х ты! — яростно выдохнул Капитон. Он вскочил с места и жирными кулаками сильно ударил по скамейке.

Володя даже не пошевелился. Он сейчас ничего не боялся. Он был полон той победоносной, упрямой решимости, которая всегда помогала ему в трудную минуту.

— Уйди отсюда! — прошептал Володя.

— Убью!

Володя спросил, суживая глаза:

— Кого? Вечканова? Я — сучок дубовый!

— Ух-х ты какой, ух какой, — захрипел Капитон, отступая к своим воротам.

Когда Володя вернулся под навес, там по-прежнему было тихо и особенно темно после ослепительного блеска снега.

Володя призывно свистнул. Ответа не последовало.

— Васька, это я! — позвал он.

И снова не получил ответа. В сумраке пахло прелым деревом и кроликами. Володя тоскливо и злобно еще раз позвал:

— Васька!

Хотя для него было совершенно ясно: кричи не кричи — все равно никто не отзовется. Не видать ему больше Васькиных золотистых веснушек, не услыхать шепелявого голоса, которым он говорил в пьесе. Да и самой пьесы никто теперь не увидит: без Васьки — какой же может быть спектакль?