Море ясности

— Сегодня партсобрание.

— Все тебе известно, — проговорил Николай Иванович и снова занялся своим портсигаром.

Наступила томительная тишина. Володя тоскливо рассматривал старый диван, обитый черной облупившейся клеенкой, равнодушно ожидая наказания. Молчание затягивалось. Именно в такие минуты чувствуешь себя особенно неловко, сознание собственной вины чудовищно набухает, и ты начинаешь глупо надеяться на какое-нибудь чудо: вдруг начнется пожар, или провалится пол, или случится еще что-нибудь такое, отчего все твои преступления сразу побледнеют.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Николай Иванович.

Вошла мама. На ней было новое пальто, которое она привезла из Москвы — широкое, светло-желтое, с коричневыми черточками. Володе оно очень нравилось, потому что мама в нем была необыкновенно красивой. Особенно сейчас, когда от быстрой ходьбы у нее разгорелись щеки и ярко блестели глаза.

— Я опоздала, — проговорила она, порывисто дыша, — извините, пожалуйста.

И тут Володя заметил, что она робеет перед директором, наверное, от этого у нее так и разгорелись щеки. Володя гуще засопел и отвернулся. А директор встал, подошел к маме и подал ей руку.

— Садитесь, пожалуйста.

И указал на клеенчатый диван.

— Спасибо, — ответила мама и, прежде чем сесть, почему-то пристально посмотрела на диван, а когда села, то тихонько погладила его. Володя это заметил и ничего не понял. А Николай Иванович, кажется, понял, он сказал:

— Диван чистый. Вы не бойтесь.

Оказывается, он тоже ничего не понял. Мама разъяснила:

— Нет, не то. Этот диван напомнил мне войну. Тогда в нашей школе был госпиталь, а здесь, в этой комнате, кабинет главного врача. А диван так и стоит на своем месте. Я тут работала санитаркой.

— Вот как, — сказал Николай Иванович и тоже погладил диван.

Оба они на какую-то минуту забыли о Володе, а он стоял да посапывал.

Мама сказала:

— Где у тебя платок?

— У меня нет.

— Опять потерял?

— Еще вчера. Или позавчера.

— А сказать не мог…

Володя мог бы сказать, что и вчера и позавчера мама так поздно приходила домой, что он уже спал. Но это были дела семейные. Он промолчал.

Мама покраснела, выхватила из своей сумочки платок и сунула его Володе. От платка слабо пахло духами.

Директор вздохнул, отошел от дивана и сел на свое место к столу.

— Да, платок, — задумчиво проговорил он. — Мелочь.

— Я понимаю, — торопливо заговорила мама, — в деле воспитания мелочей не бывает.

— Правильно. Как ни странно, а беспризорность у нас существует, и самая страшная, семейная беспризорность. Ее трудно разглядеть и еще труднее с ней бороться. Труднее, чем со всякой другой беспризорностью.

— А что я могу? У меня такая работа.

— Это вас не оправдывает…

— А я и не ищу оправданий!

Володя не ясно представлял себе, о какой беспризорности идет речь. Он только видел, что маме приходится плохо, как, наверное, в тот день, когда она просила, чтобы ее взяли работать в госпиталь. Она вот так же сидела на этом диване, и ей было нехорошо. Но тогда она была одна. Некому было ее защитить.

— Мама, пойдем, — шепнул Володя.

— Подожди там, в коридоре, — приказал директор.

— Мама, пойдем! — громко повторил Володя.

— Тебе сказано: выйди! Что за неслух такой! — рассердилась мама.

А все-таки чудеса бывают. Тонко зазвенело стекло, и черный, грязный футбольный мяч влетел в кабинет. Свалившись на подоконник, он перепрыгнул через голову директора на стол. Оставив на бумаге свой грязный след, мяч спрыгнул на пол и подкатился к Володиным ногам.

Сразу стихли на дворе ликующие крики.

Николай Иванович распахнул окно.

— Опять в футбол играли? — спросил он не очень сердито.

Раздался чей-то голос:

— Мы нечаянно, Николай Иванович!

Володя вспомнил, что ему приказано выйти. Подняв мяч, он выбежал из кабинета. Венка стоял на крыльце. Глаза его сияли:

— Ну, как?

— Во! — ответил Володя, показывая большой палец. — Зови ребят, пошли к дамбе.

РЕШИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

В этот день мама поздно пришла домой, так что Володя успел вернуться домой и даже приготовить уроки. С уроками он зря поторопился — мама сказала:

— Ты своего добился: исключили из школы на неделю. Можешь радоваться.

И все. Больше ничего она не сказала, ни одного словечка. Молча пообедали, молча убрали посуду. Володя растерялся. Он ждал самого жесткого разноса, самого страшного наказания, — и был готов ко всему. Он все еще не терял надежды, что мама придет в себя и уж тогда-то он получит сполна все, что ему полагается.

Но, закончив уборку, мама взяла книжку и села у стола. Так ничего и не сказала. Если и без того жизнь не казалась Володе легкой, то теперь она становилась еще труднее. А главное — он отлично понимал, что сам во всем виноват. Он это понимал, но ничего не мог с собой поделать. И почему это его так и тянет всегда делать то, чего не надо бы делать?

Он немного повздыхал около мамы. Все напрасно, никакого внимания она не обратила на его вздохи. Он направился к двери, думал, что, может быть, она спросит, куда это он на ночь глядя. Нет, даже головы не подняла.