Море Ясности

Божка я увидел сразу, едва переступил порог. Он стоял на сундуке, прикрытом куском марли, щурил косые глаза, улыбался во весь рот, охватив короткими ручками пузатый живот. А еще в комнате был стол у окна и две солдатские койки, застеленные синими одеялами. Я щелкнул пальцем по медному брюху. Божок зазвенел.

— Есть хочешь? — спросил Лека и, не дожидаясь ответа, сунул ложку и пододвинул котелок.

Для приличия я пару раз отказался, а потом мы с ним так налегли на свежую похлебку, что через минуту в котелке заблестело дно.

Дожевывая на ходу, Лека направился к сундуку, вместе с марлей снял божка и поднял тяжелую крышку. Тут-то и начались чудеса.

Сперва Лека достал плоскую черную коробку, похожую на готовальню, и передал мне.

— Открывай.

Я повертел коробку, нашел потайной стерженек и дернул его зубами. Коробка распалась надвое.

На лиловом потертом бархате было написано серебром: «ШВАБЕ. ФИЗИК-МЕХАНИК-ОПТИК ДВОРА ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА». В углублении лежал холодный и тяжелый, будто золотая секира, большой бронзовый транспортир. Гравировка шкалы была четкой и тонкой, как волос.

— В старину такими штуками капитаны на карте прокладывали курс корабля, — сказал Лека.

Темно-красный полированный ящик Лека мне не доверил. Он сам возился с замком, пока тот легонько не щелкнул.

— Смотри, это секстант. Понюхай — ящик сделан из сандалового дерева. А теперь представь. Над угрюмым океаном низко несутся тучи. Каждый раз, когда в разрыве туч показывается солнце, Билли Бонс выходит на мостик с таким вот секстантом в руке. Он стоит, широко расставив ноги. Ему не надо щурить левый глаз. Он навсегда закрыт черной повязкой. Билли Бонс потерял его в битве при Трафальгаре…

Лека вынул секстант из ящика, привинтил окуляр, потом подвел меня к окну.

— Держи крепче и направляй на солнце!

Представляете? Я держал в руках настоящий морской секстант! Как этот чертов Билли Бонс, я стоял, широко расставив ноги, и смотрел на солнце, но не видел его.

— Чудак, — услышал я Лекин голос. — Кто же смотрит на солнце невооруженным глазом? Ты же ослепнешь! А фильтры для чего?

Лека быстро опустил перед трубкой два темных стеклышка. Я вытер слезы и увидел в окуляр скромный светлый кружок. Это все, что осталось от солнца.

— Теперь крути вот эту ручку. Сажай солнце на горизонт! Не знаешь? Опускай солнце на линию горизонта. Смотри сюда — это угол солнца над горизонтом. Капитан по этому углу точно высчитает, где находится его корабль. Тут, брат, кроме астрономии, еще математика нужна!

Я быстро взглянул на Леку. При чем тут математика? Уж не на переэкзаменовку ли по алгебре он намекает? Впрочем откуда ему знать? На всякий случай я решил его подковырнуть.

— Ночью солнца нет! Как же тогда?

— По звездам!

И Лека достал еще один сандаловый ящик. В нем был небольшой желтый шар, крест-накрест опоясанный медными обручами. Весь шар, точно воробьиное яйцо, был испещрен точками. Присмотревшись, я увидел, что шар, кроме точек, разукрашен непонятными буквами и значками.

— Узнаешь?

Я отрицательно помотал головой.

— Это звездный глобус. По нему моряки находят в ночном небе нужную звезду…

— Этот глобус тоже Билли Бонса?

— Моего деда. Он был капитаном дальнего плавания, только давно, еще до революции. Божка вот этого из Гонконга привез.

— А Билли Бонс при чем?

— Его я придумал, чтоб тебе интересней было слушать.

— Как же приборы к тебе попали?

— Дед подарил отцу, а отец мне обещал…

— Что обещал?

— Обещал подарить, но не успел. До войны мы в Москве жили. Отец в школе физику и математику преподавал. А потом ушел в народное ополчение и погиб под Волоколамском. Мама тоже была на фронте. Мы с бабушкой вдвоем жили, пока не эвакуировались. Бабушка в Сибирь поехала — шубу не взяла, а с этими приборами не рассталась. В Красноярске хорошо было. Зима — настоящая, снегу — завались, только есть было нечего. Квартирные хозяева добрые попались. Кормили, пока мама нас не разыскала и продовольственный аттестат не выслала. Тут я еще туберкулезом заболел. Утром захожу в комнату, а бабушка разложила на кровати все приборы, сидит и плачет. Выбрала английский хронометр и подзорную трубу и ушла на толкучку. Полдня ее не было. А морозы стояли тогда такие, что птицы на лету замерзали. Принесла бабушка кусок медвежьего сала, банку меда и два кругляша молока. Там, в Сибири, молоко, знаешь, как продают? Наливают в миски, бросают туда щепки, чтоб удобней вынимать было, и выносят на мороз. Когда молоко замерзнет, его складывают в мешок и несут на базар. Так вот, приготовила бабушка из всего этого какую-то отраву и давай меня поить. Потом она и другие приборы носила, только никто не хотел менять продукты на секстант и звездный глобус. Смеялись: «Смотрите, капитанша опять свои игрушки принесла!» Мне от медвежьего сала лучше стало, а бабушка хворать начала: видно, на толкучке простыла. Весной сорок четвертого года бабушка умерла. Я у хозяев остался, в детский дом не захотел идти, на завод учеником устроился. Перед концом войны мама меня забрала, и мы сюда приехали. Вот и все.