Море, море

– В браке ты ничего не смыслишь, Чарльз. Не побывал в этой шкуре. Тебе кажется, что любая размолвка – это конец, крушение, а это вовсе не так.

– Прежде всего, – сказал я, – свобода здесь ни при чем, мы имеем дело с человеком запуганным, с узницей. Ее нужно вывести из тюрьмы, сама она никогда не выйдет. Так что решать это надо сейчас. Если она к нему вернется, то уж не уйдет никогда.

Джеймс сказал:

– А это разве ничего не значит? Разве это не значит, что ей следует вернуться? Что она хочет там остаться? Обычно люди делают то, что им хочется, пусть и не сознавая этого.

– Может, она и останется. Но «захочет»? Тут не размолвка, как сказал Перри, тем доказав, что понятия не имеет, о чем идет речь. Этот человек замучил ее, затравил, она никогда не была с ним счастлива, она сама мне это сказала.

– Может, брак ее и не был счастливым, но продержался он долго. Ты слишком много думаешь о счастье, Чарльз. А это не так уж важно.

– Так и она сказала.

– Вот видишь.

– Титус, – сказал я, – счастье – это важно?

– Да, конечно, – ответил он и наконец посмотрел мне в глаза.

– Вот видишь, – сказал я Джеймсу.

– Голос молодости, – сказал Джеймс. – А теперь выслушай еще один довод…

– Беда твоя в том, Чарльз, – перебил Перегрин, отхлебнув виски, – что ты, как я уже имел случай заметить, презираешь женщин, видишь в них движимое имущество. Для тебя и эта женщина движимое имущество.

– …еще один довод. Эта драма разыгралась очень быстро, в сплошном вихре мыслей и чувств. Ты говоришь, что все эти годы хранил в душе образ чистой первой любви. Возможно, ты даже возвел ее в высшую ценность, в эталон, по сравнению с которым все другие женщины ничего не стоят.

– Да.

– Но не следует ли тебе пересмотреть эту ведущую мысль? Не буду называть ее фикцией. Назовем ее сном. Конечно, мы все живем в снах, живем снами, и даже в упорядоченной духовной жизни – а в каком-то смысле особенно там – трудно отличить сон от действительности. В житейских делах на помощь человеку приходит смиренный здравый смысл. Большинству людей он заменяет моральное чувство. Но ты, как видно, нарочно отгородился от этого скромного источника света. Спроси себя: что и между кем, по сути, произошло столько лет назад? Ты сочинил из этого сказку, а сказки лгут.

(Здесь Титус, не выдержав, украдкой схватил кусок ветчины и ломоть хлеба.)

– И этой сказкой из далекого прошлого ты руководствуешься, намечая для себя важный и необратимый поступок на будущее. Ты делаешь рискованные обобщения, а обобщения и всегда-то таят опасность, вспомни Расселову курицу.

– Расселову курицу?

– Жена фермера каждый день выходила во двор и кормила курицу. А однажды вышла во двор и свернула курице шею.

– Не понимаю, давай лучше без курицы.

– Я хочу сказать, что ты на основании весьма зыбких, на мой взгляд, данных – собственных воспоминаний об идиллических сценах в школе и тому подобное – предположил, что стоит тебе ее увести, и ты сможешь ее любить и дать ей счастье, а она сможет любить тебя и дать тебе счастье. Такие ситуации до крайности редки и труднодостижимы. Далее, как нечто неотделимое от счастья, которое ты так высоко ценишь, ты предположил, что спасти ее таким образом, пусть и без ее согласия, – это нравственно. А не следует ли тебе…

– Джеймс, сделай милость, перестань оскорблять меня твоими высокопарными выкладками. Ты совершенно невыносим. Как ты и сказал, дело это разыгралось быстро и изрядно запуталось. Но в пределах этой путаницы никакой нравственности уже нет. Это обыкновенная человеческая жизнь. Возможно, солдаты-отшельники в таких вещах не разбираются.

Джеймс улыбнулся.

– «Солдаты-отшельники» – это очень мило. Так ты признаешь, что не уверен, что увести ее силой было бы похвально?

– Не уверен, откуда мне знать? Но ты пытаешься навязать мне аргументацию, которая для этого случая не подходит. Все, что ты говоришь, это не по существу, какой-то абстрактный комментарий. Это ты «сочиняешь сказку». А в моем мире все реально.

– Ну а какая же аргументация для этого случая подходит?

– Что я ее люблю. Она меня любит. Она это сказала. А любви нет дела до «мнений» и «обобщений». Любовь знает. Она была очень несчастлива, и я не отпущу ее к тирану, который теперь станет обращаться с ней еще более жестоко. Пусть я сам навлек это на нее, но это факт. Свидетель жестокого обращения у нас имеется, хотя он как будто и не склонен давать показания.

– Это не довод, – сказал Джеймс. – Скорее это довольно-таки путаная формулировка идеи.

– Так или иначе, на основании этого я намерен действовать. Не понимаю, зачем я вообще дал втянуть себя в этот дурацкий спор.

– Очень хорошо. Мое личное мнение, надо полагать, уже всем ясно, а тебя, естественно, оно может не интересовать. Но вот что я хочу добавить: если ты, хоть и опрометчиво, все-таки решишь ее увезти, мы все готовы по мере сил помочь тебе в этом. Так я говорю?

– Так, – сказал Перегрин.

– В чем-то я с Чарльзом, пожалуй, согласен, – сказал Гилберт.

– Например, куда ты ее увезешь? Надо подумать и о деталях. Что она будет делать целыми днями?