Море, море

– Из моего дома видны только скалы и море. Зато для купания удобно. Вы как, купаться ходите?

– Нет, Бен и плавать не умеет.

– И окно у вас такое широкое, видно во все стороны.

– Да, хорошо, правда? – И добавила: – Мы о таком доме давно мечтали.

– А электричество у вас есть? – спросил Фич, до этого не сказавший ни слова.

Я расценил этот вопрос как верх дружелюбия.

– Нет. У вас-то, я вижу, есть, это великое дело. Я обхожусь керосиновыми лампами и баллонным газом.

– А машина есть?

– Нет, а у вас?

– Нет. Вы почему поселились в этих краях?

– Да никакой особой причины не было, мне рассказала про это место одна знакомая, она здесь выросла, а мне хотелось, когда уйду на покой, пожить у моря, и дома здесь дешевле, чем…

– Не больно-то они дешевые, – сказал Фич.

Все это время, после того как я привык к освещению, окружавшие меня предметы отпечатывались у меня в сознании с фотографической четкостью. Я ощущал свои неуклюже вытянутые вперед ноги, свое лицо, с которого еще не схлынула краска, учащенное биение своего сердца, душный запах роз, которого открытое окно словно бы и не развеяло, и свою невыигрышную позицию в этом низком кресле. Я запомнил желтый с коричневым узор ковра, песочного цвета обои, блестящие желтые плитки перед встроенным в стену электрическим камином. По обе стороны его висели бронзовые барельефы – изображения церквей. Смешной растрепанный коврик, брошенный поверх большого ковра, создавал дополнительные неудобства для одной из ножек стола. Огромный телевизор, и на нем – тоже розы. Книг нет. В комнате очень чисто и прибрано; возможно, здесь только смотрят телевизор, а остальная жизнь протекает в кухне. О том, что комната обитаема, свидетельствовал лишь толстый прейскурант в глянцевой обложке, лежащий на одном из стульев, а рядом с ним – пепельница с погасшей трубкой.

За столом Хартли и Фич сидели очень прямо, в напряженных позах, как супружеская пара на картине художника-примитивиста. Особенно примитивны были четкие контуры и поверхности, образующие своеобразное и, в общем-то, скорее приятное лицо Фича. Лицо Хартли, может быть, потому, что я лишь урывками робко на него поглядывал, было более расплывчатым, беспокойным – мягкое белое пятно, на котором глаза едва угадывались. Я мог смотреть только на ее пышное желтое платье вроде ночной рубашки, с круглым вырезом и рисунком из мелких коричневых цветочков. На Фиче был поношенный синий костюм в узкую коричневую полоску. Из-под незастегнутого пиджака, надетого, очевидно, когда ему сообщили о моем приходе, виднелись подтяжки. Голубая рубашка была чистая. Хартли то приглаживала, то взбивала волны своих седых волос. Я изнемогал от замешательства, от стыда, от желания поскорее уйти и разобраться в том, как все это на меня действует.

– И давно вы здесь живете?

– Два года, – сказал Фич.

– Еще не совсем обжились, – сказала Хартли.

– Мы вас смотрели по телевизору, – сказал Фич. – Мэри обрадовалась не знаю как, она вас вспомнила.

– Ну конечно, она меня запомнила со школьных лет, конечно.

– Мы ни с какими знаменитостями не знакомы, то-то ей было лестно, а?

Чтобы покончить с этой ненавистной темой, я спросил:

– А сын ваш еще в школе?

– Сын? – спросил Фич.

– Нет, он не в школе, – сказала Хартли.

– Он ведь у нас приемный, – сказал Фич.

До этого они еще время от времени брались за вилки, словно собираясь поесть, теперь же совсем о них забыли. Они смотрели не на меня, а на ковер у моих ног. Фич раза два бросил на меня быстрый взгляд. Я решил, что пора уходить.

– Ну, спасибо вам за гостеприимство. Мне надо бежать. Еще раз простите, что прервал ваш… ваше чаепитие. Очень надеюсь в ближайшее время видеть вас у себя. У вас телефон есть?

– Есть, – сказал Фич, – только он что-то не работает.

Хартли поспешно поднялась с места. Я тоже встал и споткнулся о растрепанный коврик.

– Какой коврик симпатичный.

– Да, – сказала Хартли. – Он из лоскутков.

– Из чего?

– Из лоскутков. Бен их сам делает.

И открыла дверь.

Фич поднялся медленно, и теперь, когда он посторонился, чтобы дать мне дорогу, я заметил, что он хромает.

– Вы идите вперед, – сказал он. – У меня нога барахлит. Военная рана.

Я сказал, пробираясь полутемной прихожей на слепящий овал окошка:

– Ну, будем знакомы, я очень, очень надеюсь, что вы ко мне заглянете, и мы выпьем по стаканчику, и я покажу вам мой забавный дом, и…

Хартли распахнула парадную дверь.

– До свиданья, спасибо, что зашли, – сказал Фич.