Море, солнце, невесомость

Флаер кэпа нёс нас по заложенному курсу, автопилот работал, мы со Зверинцевым молчали. Капитан листал список музыки на приборной панели флаера, а я тупо смотрела в окно и старалась не плакать. Противно было от всего того, что случилось, и стыдно. За себя и свою глупость стыдно.

Я, как школьница, собиралась на эту встречу, приводила себя в порядок, потом терпела болезненные уколы от Фильки, чтобы моё «распрекрасное» лицо было носибельным в этот вечер. И что? Алекс опоздал на встречу,  я опять попыталась не замечать его свинства. Было ясно, что про назначенную встречу он забыл и приехал в спешке. Забыл про встречу, забыл проводить… забыл позвонить.

Я с затаённой надеждой глянула на экран коммуникатора. Пусто. Только восемь Лизкиных сообщений из серии «как доехала?» или «как у вас там?». Алекс не в первый раз назначал и отменял встречи, списывал всё на занятость и важные дела. Я верила. Хотела верить, что обворожительный военный, в облегающем мускулистую фигуру комбинезоне, не простой бабник, решивший поиграть с дурнушкой из экопатруля. Что я ему нравилась. А выходило, что Алекс просто развлекался со мной, когда ему это было нужно.

Сегодняшний вечер был показательным. После опоздания я получила дежурный поцелуй в губы и вопрос «что пить будешь?». А спустя час: «к тебе или ко мне»? Я попыталась намекнуть, что мне хочется романтики и встреч не только в горизонтальной плоскости. Алекс улыбался и кивал. А потом исчез, опять «по делам». А я осталась.

Наивная. Дура!

– Что, простите? – услышала я голос капитана и поняла, что обозвала себя вслух.

– Ничего, – попыталась я улыбнуться, – это я люблю поболтать сама с собой, издержки профессии, где общаешься с машинами. А они очень часто молчат и невпопад кивают.

Зверинцев кивнул и улыбнулся. Капитан наш оказался не таким уж и непробиваемым, как оказалось. Он вливался в наш дружный коллектив со скрипом, но всё же влился. Не без шероховатостей и конфликтов. Иногда мы спорили и ругались, но после случая с террористами Зверинцев перестал относиться к нам свысока. Гонял только по делу и без употребления нецензурной лексики, а это уже победа.

– А вы со мной поговорите, – кивнул капитан, – я тоже слушаю молча и киваю тоже не в тему.

Странно, у нашего капитана есть чувство юмора? Я уставилась на командира в крайней степени изумления. Это же чудо света какое-то, Зверинцев – юморист. Флаер нёс нас по сонному городу, зачерпывая в салон неоновый свет вывесок и афиш. Сейчас Зверинцев на себя не очень был похож. Белая футболка, штаны со множеством карманов, массивные кроссовки. Да и выглядел капитан моложе, когда не ходил хмурым букой и не зализывал волосы на пробор. Сейчас тёмные пряди растрепались и смешно топорщились. И улыбался он так… по-дружески. Понимающе.

И мне так стыдно стало, так противно. Вот тут сидит со мной здоровенный мужик. Начальник. И жалеет меня, такую жалкую, никчемную идиотку. И всё же наверняка понимает. И как я ему в глаза смотреть буду? И Алекс тоже скотина похотливая, бабник и козёл…

– Неожиданно, – опять произнёс кэп.

– Это я не вам. Вы не козёл! – поторопилась я с объяснениями.

– Надеюсь,– хихикнул капитан, – а кто тогда назначен на пост козла?

Я промолчала. Ну не рассказывать же капитану про свои неудачи на любовном фронте. Нянька он мне, что ли? Он просто очень хороший, и добрый, и порядочный, и… Алекс, зараза неблагодарная…

– Ну, Катерина… – протянул капитан.

И я поняла, что реву прямо в белоснежную футболку начальства, пачкая стопроцентный коттон своей угольно-чёрной тушью. Ещё и носом шмыгаю, как занесённый в Красную Книгу слон. Или тапир. А Зверинцев молчал и гладил по волосам, укачивал. И так хорошо стало, что я даже не заметила, как неоновый свет за окном стал расплываться.

А потом сонное сознание стало выдавать мне картинки одна другой краше. Алекс обнимает меня и гладит по волосам. Качает в сильных объятиях. Такой заботливый и нежный. И такое нежное-нежное «Катенька, пора просыпаться…», что я не удержалась и потянулась поцеловать его в благодарность.

Поцелуй вышел очень реалистичным, но при этом абсолютно сказочным. Непередаваемо нежным и трепетным так, как у нас с Алексом никогда не было. Просто потому, что было иначе. Была страсть, спешка, надрыв. А вот такого тягучего, будоражащего тело и душу ощущения окрылённости не было.

Ещё никогда я не приходила в сознание так резко. И так позорно тоже. Эвтаназию мне! Срочно! Я беззастенчиво целовала своего капитана. Нет. Не так. Мы целовались. От всей души, нарушая правила этики профессиональной и общественной. Я ерошила начальству волосы на затылке, Зверинцев мягко прижимал меня к себе. Ещё была слабая надежда, что всё это тоже сон, но пиликанье флаера и сообщение, что место прибытия достигнуто, напрочь размазали и надежду, и меня.

Этот пронзительный механический голос разбил в осколки флёр уединения во флаере, выцвели неоновые блики. Мы шарахнулись в стороны, как двое подростков, застуканных дворником во дворе школы.

– Я случайно, – пискнула я, отползая от начальства.

– Я понял, – странным, севшим голосом произнёс капитан.