Море Вероятностей

— Ты понимаешь, у нас теперь новая традиция: ронять первокуров в сознание Аналитика и ждать, в каком виде они оттуда вылезут. Зачем это делается? А затем, что в Море Вероятностей нет более агрессивной среды, чем разум аналитического супермодуля. То бишь, конечно, в Море всё есть, но искать аналог придётся так далеко от хайлертовой границы, что ни один вменяемый человек туда не полезет. Там уже не гуманитарные вселенные, там людей вообще нет. Не нужно нам туда. Так вот: внутри Аналитика непрерывно какая‑то движуха происходит. Мерность пространства меняется, время задом идёт, субреальности моргают, вектор гравитации скачет. Ерунда неведомая копошится, щупальца какие‑то шурудят. Короче, укачивает там сильно и тошнит всех. А куратор тянет направляющие. То есть он должен это делать. Но направляющие бывают разные. Ворона делает тропинку с перильцами. Старик – вообще крытую галерею: идёшь такой пафосный, смотришь на буйство стихии как белый человек. А Аспирант нитку даёт. Вот просто нитку, и всё. Ползи вдоль. Я ему говорю: Даниль, тут девушки, им плохо. Мы первокуры, нам перильце положено! А он и отвечает: кто ноет, тому положено в два раза быстрее. И всё в два раза быстрее… Я блевал.

Вася ему посочувствовал. Но Фир Ле Саон давным–давно закончил Институт. Он работал в команде главного инженера Лабораторий.

Во второй раз картинка сменилась так резко, что Полохов вздрогнул.

Он снова оказался на Эйдосе, в Ньюатене, и не мог понять, куда сдвинулся по временной линии, и сдвинулся ли. Неужели он действительно спал так долго? Стояла глубокая ночь. Бесплотный, умалившийся до абстрактной точки, всевидящий, Вася парил в тёмном небе между двумя звёздными морями, природным и рукотворным. Ярко освещённый городской центр под ним выглядел завораживающе красивым. Неподалёку от Башен Эйдоса, над проспектом Первооткрывателей летел на седловой авиетке толстый парень и разговаривал по телефону. Этого парня Вася никогда прежде не видел, но болтанка немедля снабдила его всеми фактами, какие он хотел и не хотел бы знать о Ласвеге Джеве.

— Да, — говорил Ласвег, — я продаю байк… Конечно, жалко! Я его два года вручную собирал, языком облизывал, второй такой машины на Эйдосе нет! Вообще нигде нет! Конечно, я хотел его взять на Землю. Но ты представляешь, сколько это места в багаже и сколько оно стоит? Оно стоит как квартира! Мы с мамой на багаже решили экономить. Всё, что можно, в деньги перевели. В общем, я продаю байк, это очень срочно. Мы с мамой валим отсюда в ближайшие дни. Мне повестка пришла! На курсы молодого бойца. С последующим зачислением. В Первую Ньюатенскую добровольческую бригаду. Вот как мне это надо! – Ласвег резанул себя ладонью по горлу.

В этот момент на багажник его авиетки упало сверху что‑то цепкое и тяжёлое. Машину сильно качнуло, она зарыскала, но тюнинг у Ласвега был взаправду хорош, и авиетка быстро выровнялась. Скорчив рожу, Ласвег обернулся.

На хвосте его байка сидел какой‑то мужик.

Молодой парень, почти мальчишка, тощий и бледный, как смерть. Он неприятно ухмылялся. Во рту поблёскивали длинные кошачьи клыки. Ласвег так ошалел, что ничего не мог сказать и только судорожно икнул. Посреди неба! На быстро летящей авиетке! Какая‑то загробная тварь!..

— Хорошая у тебя машина, — сказала тварь и разулыбалась ещё шире. – Мне нравится.

— Ты кто? – почти беззвучно выдохнул Ласвег.

— Что именно тебя интересует?

Тварь скалилась. Тварь подалась к Ласвегу, и он отшатнулся. В свете ночных огней меловая ровная кожа твари казалась ещё белее, а запавшие тёмные глаза – ещё черней.

— Опыт говорит нам, — продекламировала тварь, — что можно потерять крылья, меч, силу и самую жизнь, но одно всегда остаётся с нами: это мастерство.

— Да откуда ты взялся? – Ласвег застонал.

— Из тьмы, — доверительно сообщила тварь. – Мне кажется, это очевидно. Значит, так: сегодня я добрый, поэтому можешь выбирать. Либо ты сходишь со своего байка прямо тут, — для наглядности тварь показала на улицы в сотне метров внизу, — либо я тебя съем.

— Чё? – тупо сказал Ласвег.

Кошачья пасть твари открылась в беззвучном смешке.

— Ну, не целиком, — признал Кенсераль, придирчиво осматривая жертву. – Ты толстый. Кстати, красивая куртка. Это, вроде, называется «косуха»? Раздевайся.

— Чё?!

— Она мне тоже нравится, — пояснил ирсирра. – Заберу себе. Если кровью заляпаю, обидно будет.

— Что за?.. – выдавил Ласвег.

— Я презираю трусов, — ухмыляясь, сообщил Кенсераль, — всегда осуждаю их и по мере возможности расчленяю.

Тут Полохова потащило из картинки назад, с такой силой и скоростью, что он ощутил себя тараканом, смытым в канализацию. Вася отчаянно забарахтался. Он отлично знал, что болтанку невозможно контролировать, но не пытаться не мог. Это было что‑то инстинктивное, если у бесплотного существа могут оставаться инстинкты. Напрягая разум и волю, Вася вдруг понял, что у болтанки есть смысл. Смысл был не внутри картинок, а вне их, неочевидным образом связанный с порядком их последовательности. Каждое видение было словом – словом того языка, на котором говорили в Лабораториях.