Морф

— Я бы плакала, но не могу, — губы плохо слушались меня, — потому что просто не могу больше плакать.

— Ты его любила?

Пожимаю плечами.

Странный вопрос. Даже я не могу сказать, что именно я чувствовала к лекарю, когда он был жив. Теперь же, когда его убили форфы, я ощущала только страшную, сосущую пустоту.

— Это я виноват, — едва слышно прошептал маг, — если бы я не пошел за вами, то не встретил бы морфа.

— Если бы морфы хотели, они все равно бы тебя нашли. Им ведь было известно, кто ты… А зачем довольствоваться малым, если можно получить все? Только я, выходит, не совсем укладывалась в их планы… Или они попросту не увидели во мне серьезного противника.

Он вздохнул. А потом поднялся и отошел в сторону, как будто стесняясь находиться рядом с нами.

— Шер, — пробормотала я, — видишь, я хотела тебя спасти, но не смогла. Вечно у меня ничего не получается, Шер. Никчемная я. Толку нет совершенно — с таким же успехом ты мог бы просто похоронить меня тогда…

Я закрыла глаза. И вспомнила, что в свои последние мгновения лекарь смотрел на меня. На душе стало совсем погано, и я — уже по привычке — начала тихо подвывать, потому что не могла плакать. Пальцы снова нащупали заветный шов, соблазн был слишком велик.

И в этот миг Шерхем зашелся в кашле. Он перекатился на бок, подтянул ноги к животу, кашель перемежался с хриплым дыханием. Потом вытер губы тыльной стороной ладони, сердито глянул на меня из-под спутанных прядей волос.

— Ирбис. Прекрати это нытье, я не желаю его слушать. Ты… забыла…

Он снова закашлялся, потом сел на земле, огляделся.

— Охр.

Еще раз посмотрел на меня.

— Ты забыла, что заклинание работает с задержкой. Чем хуже рана, тем больше задержка. Твой талисман гениален, невзирая ни на что, а твой дар куда сильнее, чем был у Валески.

Я выругалась. В самом деле, как я могла забыть-то? Морф сорвал талисман, но после того, как заклятье уже начало работать.

Мир начинал обретать краски. Подбежал Гверфин с круглыми от удивления глазами, присел рядом с Шером, а тот сгреб его в охапку и прижал к себе так, что Гвер весь побагровел.

— Ирбис!

Ох, не люблю я эти повелительные интонации в голосе, не люблю…

— Иди сюда, — позвал Шерхем, — а ты, Гверфин, отойди на десять шагов, мне нужно сказать леди Валле кое-что важное.

Я послушно подошла, присела рядом на траву, оглядела своего лекаря. Он осторожно взял мою руку в свою, заглянул в лицо.

— Я сделаю все, чтобы ты добралась до Крипты, — тихо произнес он, — но обещай… обещай, что не будешь пытаться сделать это одна.

— Хорошо, — я кивнула, — если ты так хочешь.

— Да, я так хочу, Ирбис. Мы пройдем этот путь вместе, рано или поздно.

Я улыбнулась. Жаль, что не могла плакать, потому что тогда я бы улыбнулась сквозь слезы — но то были бы не слезы счастья, нет. Я грустила об эльфе, который вел свою собственную войну и который навсегда останется в моей памяти. Самый красивый, самый волшебный и самый несносный.

Эпилог

Невыносимо грустно покидать место, ставшее вторым домом, и уходить в холодный моросящий дождь.

Невыносимо глупо уходить на рассвете, тайком, когда все закончилось и жизнь вроде бы начала налаживаться, когда перед нами лежал путь на восток, туда, где нас никто не знал.

И все же я уходила, оставляя замок Арниса Штойца, уходила, не имея ни малейшего представления о том, куда пойду. Не к эльфам, это точно, потому что меня никто не ждет под сенью Великого леса. Им и свои-то не очень нужны, что уж тут говорить о презренной авашири, у которой вместо сердца — кокон орочьей магии.

Я думала, что смогу некоторое время жить в лесной чаще, подальше от людей. Буду охотиться на мелких зверей, ровно до тех пор, пока окончательно не потеряю разум и не попытаюсь напасть на того, кто сильнее меня. А может быть, все сложится иначе, и меня, набедокурившую нежить, сожгут крикливые вилланы. Или не сожгут, а будут рубить на части, пока не выдернут из неживого тела темный талисман.

Но все это казалось далеким и совсем нестрашным, как гроза, уходящая за горизонт. Я покидала замок Штойцев, оставляя за спиной самое главное: отца и сына, обретших друг друга. Вот что было самым важным, и вот почему на душе было спокойно и легко.