Морфир Бьёрн

Для тех, кто не знает, отец мой Эйрик, сын Сигура, – воин-гигант без страха и упрека и самый богатый викинг в округе. Он участвовал во многих заморских походах и набегах, где и нажил свое богатство. Но слава дороже золота. Отец прославился во время войны с ненасытрами. Эти гадкие твари, явившиеся из темных угрюмых нор, завшивленные трупоеды, захватили нашу милую Физзландию за пятнадцать лет до моего рождения. Их король Толстобрюх (такое уж у него было имя) сверг Харальда I, чтобы завладеть его троном. В наших краях вот-вот могли воцариться варварские обычаи ненасытров и их звериный язык. Но Харальд и несколько бесстрашных воинов, среди которых был мой отец, в конце концов прогнали захватчиков.

Наш король покончил с Толстобрюхом собственноручно – разрубил его надвое ударом своей боевой секиры. А с воеводой ненасытров, безжалостным Долгошеем, разделался мой отец. Говорят, он отрубил Длинношею голову, но сам отец никогда нам об этом славном эпизоде не рассказывал.

Король Харальд отблагодарил отца: буквально осыпал его золотом и пожаловал особенный меч, сделанный из секретного металла, именовавшийся Востр Великолепный. Но потом между Харальдом и моим отцом Эйриком вышла размолвка, и с тех пор они сторонились друг друга. Отец не мог простить королю, что тот принял новую веру, пришедшую с юга, – христианство.

– Что за бог без лица? – с досадой повторял он. – А этот его сын Иисус? Бедный парень, ни мускулов, ни меча. Это его, что ли, мы должны любить и уважать? Нет уж, еще чего!

В такие минуты мать, ярая христианка, хранила молчание. Но по ее гордо выпрямленной спине можно было догадаться, что она не изменит своих убеждений. Сам я любил Иисуса и уважал его отважную покорность, но при этом боялся и уважал нашего собственного великого бога Година Ненасытного – убийцу людоедов и укротителя драконов. Годин – бог-флейтист, непревзойденный поэт и покоритель девушек… Из наших северных богов (а их у нас тысяча триста два) мой отец больше всех любил именно Година. Я тоже. А вот мой брат Гуннар предпочитал Тора – за его золотую летающую телегу.

Покончив с работой, Дизир и Друнн-пастух присоединились к нам. Полутролль за столом всегда садился напротив моего отца. Это место во главе объяснялось не его особым положением (у Дизира нет титулов, он у нас найденыш), а исходившим от него сильным запахом. Восседая в торце стола один, как зачумленный, он не слишком мешал есть остальным. Но Друнн, который любил ломать комедию, все равно раз десять за время обеда демонстративно зажимал нос.

Внезапно отец поднялся и потребовал тишины. Он слушал, что происходит снаружи: слушал снег. Я мог расслышать только приглушенные стоны вдалеке – кажется, они доносились из конюшни.

– Все метет, – наконец сказал он. – Еще часа три, и навалит по самую крышу.

– Но трубу ведь не засыплет? – спросила мама.

Нашу трубу специально построили высотой в шесть метров – как раз на такой случай.

– Трубу завалит, если снег будет идти всю ночь, а потом еще завтра весь день, – прикинул отец.

– Быть такого не может! – обрадовался Друнн.

– Как раз таки может! – взвизгнула Мага-кухарка. – Вспомните Ейль!

Отец сел на место, осушил кружку медового пива, а потом рассказал нам, что по дороге домой на него свалился снежный ком размером с утес. И он еле-еле смог спихнуть с себя снег, с его-то великанским ростом. Отец сказал, что тут ошибки быть не может. Вьюга в этом году злая, она сердится на людей.

– И прикончит всех, кого сможет, – закончил Эйрик.

Он подлил себе пива и сидел молча с мрачным видом. Я видел, что наши люди не на шутку встревожены: они ловили каждое слово хозяина. Нам предстоит провести взаперти недели, может, даже несколько месяцев. Ари, Друнн, Мага, немые сестры и полутролль ждали, что Эйрик успокоит их, расскажет, что нас ждет. Вскоре он произнес торжественную речь, которая показалась мне великолепной. Прошли годы, а у меня и сейчас по спине пробегают мурашки, когда я ее вспоминаю.

– Друзья, – начал отец, – за нашей дверью смерть. Ослепительно белая, как голубиные перья, но это смерть. Мы должны выстоять в осаде, поддерживая друг друга. Всё то время, что мы проведем в этих стенах, еду будем делить поровну. За столом Эйрика хозяин получает столько же, сколько слуга, мужчина – столько же, сколько женщина, и полутролль – столько, сколько и все.

Дизир благодарно улыбнулся, и по его прыщавой щеке покатилась слеза.

– И нынешние события ничего тут не меняют, – заключил отец. – Я сказал!

Все вздохнули с облегчением. Я видел, что мама глядит на мужа с восхищением. Сестренка Инге тоже явно им гордилась. В ее сиреневых глазах (а глаза моей сестры, правда, именно такого цвета) лучилась любовь к отцу.

Вечером вьюга стихла. Я играл с сестренкой в шахматы. В очаге плясал огонь, беззаботный, как наша Инге. Первый страх прошел, и ситуация ее скорее забавляла. Мы оказались взаперти, но это заключение виделось ей золотой клеткой: мы будем играть в загадки, петь, старый Ари расскажет свои истории… У меня настроение было совсем другим. Я испугался.