Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

В основе омонимии «Евразии-материка» и «России-Евразии», похоже, обнаруживается своего рода наложение фабулы Маккиндера на «геософию» московского средневекового православия. Мифотворчество, представлявшее Россию то последней сценой в «потопленной» вселенной, то образом «европейско-асийско-ливийского» мирового царства, сталкивается с империалистической фабулой начала XX в., где «сердцевина Евро-Азии» пытается объять собою Мировой Остров. От такого совмещения фабула Маккиндера резко перестраивается: вместо битвы хартленда с приморьем видим приморье, полыхающее войной вокруг неподвижной «географической оси истории». Тезис об Америках с Австралией как недоступном для хартленда «внешнем полумесяце» оборачивается геокультурной сагой о том, как Россия-Евразия в Третьем Тысячелетии вытеснит Запад за океаны из «воправославленной» Большой Евразии. В конечном счете, миф евразийцев обнаруживает существенное сходство с мифом Тютчева, с той оговоркой, что теперь России отводится роль загадочной страны, выпавшей из исторических битв и взращивающей культуру, которой предстоит в отдаленном времени воцариться в Ойкумене. Если (со всеми поправками) этот сюжет сопоставим с тютчевской картиной становления мира Россией, то также и мировая битва европейцев с азиатами, предвидимая авторами «формулировки» 1926 г., представляет аналог к тютчевской Великой Резне народов, предваряющей становление «другой Европы – России будущего».

Вопреки тому, что евразийцы, и среди них – Савицкий, настойчиво педалировали свою чуждость всякой эсхатологии и, в частности, каким бы то ни было надеждам на «тысячелетнее царство» и разрешение мировых проблем еще в земной истории, в основе их геополитической имагинации явственно прослеживаются мифотворческие и, в том числе, эсхатологические тенденции – например, в том, как тот же Савицкий, опираясь на хронополитические выкладки, приурочивает воцарение культуры России-Евразии в Старом Свете к Третьему Тысячелетию. Аналоги с мифом Тютчева, в свою очередь имеющим прямые аналоги в пророчестве Серафима Саровского, подтверждают этот вывод. Похоже, эти установки Савицкий сохранял еще в 50-х, когда в мордовском лагере писал в стихотворении «Грамматистам русским»:

«Труд ваш благородный
Ковал для мира мировой язык.
Заговорят по-русски в мире все народы,
Все племена и каждый материк».

VII

С учетом этих выводов можно обратиться теперь к двойной мотивации термина «Евразия» в дискурсе ранних евразийцев. К этой двойной мотивации впервые прикоснулся Бицилли, когда написал о «двух ликах» евразийства, по его мысли, «способных существовать и отдельно», ибо один обращен к идеалу Православной Руси, другой – к «федерации Земель и Народов». Но Бицилли ошибался, полагая, что лишь второй из аспектов евразийства заключен в названии «Евразия». На самом деле, двум идеологическим измерениям раннего евразийства отвечают два истолкования эпитета «России-Евразии» – через имя материка-Ойкумены или через названия двух разных частей света. Если вдоль первой смысловой оси генерируется представление о Евразии – индивидуации православия, взращивающей будущую культуру Ойкумены, то на второй оси откладываются истолкования той же Евразии как скопления религиозно, лингвистически и культурно гетерогенных народов, принужденных общностью пространства (бывшей «Монголосферы») и исторической судьбой к взаимоприятию и кооперации. Можно бы понять эти два осмысления формулы «Россия-Евразия» как рационализацию этой формулы «сверху» – от ценностей и заданностей или «снизу» – от этнологических ценностей или, пользуясь известным каламбуром П.А. Флоренского, – от «эмпиреи» и от «эмпирии». Однако, думается, Бицилли заблуждался, связывая евразийскую геополитику всецело с идеей «федерации Народов и Земель», а обращение к Святой Руси исключительно с вероисповеданием, идеократическим компонентом евразийской доктрины. Мы уже видели только что, как «евразийство заданностей» располагало собственной геополитической проекцией, входя в контрапункт с мировым сюжетом Маккиндера (ядро материка берет верх над окраинами, что значит по-евразийски: Азия трансформируется в Евразию, становясь «из себя» православной). Напротив, «евразийство данностей», не имея к этому мировому сюжету касательства, скорее – сколько бы оно ни трактовало об «особом, самодовлеющем мире народов Евразии» – вступает, хотя и при оговорках (неприятие идеи «континентальных блоков») в соприкосновение с идеями школы Хаусхофера о России как «промежуточном члене», Zwieschenglied, между Азией и Европой. Как уже говорилось, Бицилли в начале 20-х трактовал Россию исключительно с этой точки зрения, не чуждой также и Савицкому.