Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

В то же время Европа, живущая балансом сил, постоянными перегруппировками союзов, приоткрывается для внешних держав и, прежде всего, так поступает Австрия, утратившая жесткий контроль над Испанией. С середины 1720-х прослеживается курс на сближение с Австрией как державой, граничащей с западом БЧС и способной оказывать прямое давление на это пространство. Целью становится контроль над западом БЧС через обязательство относительно восточного центра Европы: отсюда и договор 1726 г. с Австрией против Франции. Договор, благодаря которому Вена оказывалась заинтересована в том, чтобы пояс Балто-Черноморья был ослаблен и проницаем. В ответ – настойчивое стремление Франции усилить государства Балто-Черноморья, сформировать пояс, изолирующий Австрию и отбрасывающий Россию вглубь материка от Европы. Давние дружеские отношения Парижа к Стокгольму и Стамбулу дополняются настойчивым стремлением утвердить польского кандидата на польском престоле. Впервые возникает в политике идея буфера, отсекающего Россию от Европы в интересах крупнейшего европейского центра, не желающего российским влиянием затемнять свою гегемонию, – и встречное стремление России к контролю над порогом Европы.

Показательно, какое значение в это время обретает тема нахождения российской столицы. В 1727 г., когда Англия состоит в блоке с Францией, испанский посол приписывает возвращение столицы в Москву при Петре II английским деньгам. В начале 1740-х французское посольство (Шетарди) поддерживает национальную реакцию против «немецкого засилья» – с целью развернуть Россию прочь от Европы, в частности возвратив столицу в Москву. В свою очередь Австрия настаивает на возвращении столицы в Петербург, подчеркивая, что этот шаг сам по себе равнялся бы выставлению 30-тысячной армии в поддержку Вены против Парижа. В свою очередь все попытки сближения с Францией до 1750-х кончаются ничем, прежде всего потому, что Франция озабочена усилением восточного барьера, в том числе на турецком фланге, а это ровно то, чего не могла допустить Россия (никакой реальной компенсации французы предложить были не в состоянии)[18] *.

Картина усложняется с введением в игру Пруссии, которая с 1726 г. выступает официальным союзником Франции против Австрии, а в 1740-х, с воцарением Фридриха II оказывается действенным французским агентом. Пруссия с самого начала выступает как крупнейший дестабилизатор Балто-Черноморья, суля надежду здешним ослабевшим образованиям – против России, заявляя себя союзником Турции и Швеции. В 1740-х русские дипломаты Бестужев и Воронцов испытывают страх перед Пруссией, предвидя широкую дестабилизацию против России от Дании и Швеции до Закавказья. Итак, две опасности, склеенные вместе: Франция с попыткой переработать Балто-Черноморье в восточный барьер и Пруссия, восходящая сила на стыке востока Европы и Балто-Черноморья, прямо заинтересованная в активизации этой полосы против Австрии и рикошетом против России. Кто основной противник? В 1740–1750-х гг. такого противника видели в Пруссии как силе с прямым доступом к Балто-Черноморью. В 1745 г. Бестужев призывал содействовать тому, чтобы «древняя, истинная европейская система могла бы быть подкреплена и восстановлена без принятия Россиею непосредственного участия в войне», со ссылкой на примеры морских держав вроде Голландии – помощь деньгами и войском без вмешательства в борьбу; зато выступал за прямое противодействие Пруссии как силе, действующей в землях, соседних с Россией, – в Балто-Черноморье [Соловьев XI, 367, 282 и сл., 355 и сл.].

Эта обстановка во взаимоотношениях двух международных конфликтных систем непосредственно преломляется в тех геостратегических идеях, которыми в России отмечена эта эпоха. Политика, проводимая в 1730–1740-х канцлерами А.И. Остерманом и А.П. Бестужевым (Рюминым), последним была резюмирована в 1744–1745 гг. под названием «системы Петра Великого» [Соловьев XI, 280–282]. В основе доктрины – идея союзников «по положению их земель», причем, понятие расшифровывалось не в смысле безопасности или дружбы «через соседа», но именно в смысле ареальной общности, вынуждающей Россию препятствовать дестабилизации в масштабах ареала («ежели соседа моего дом горит, то я натурально принужден ему помогать тот огонь для своей собственной безопасности гасить, хотя бы он наизлейший мой неприятель был, к чему я еще вдвое обязан, ежели то мой приятель есть»). Таким образом, делается ставка на Австрию как старый центр – гарант стабильности в Балто-Черноморье, а вместе с тем на дружественные отношения с морскими державами – европейскими «балансирами». Союз с восточным центром как центром слабейшим ради обеспечения русского преобладания на входе европейской системы.