Морфы

– Еще бы, – легко согласилась Ника. – Мы с начала августа только и делаем, что практики сдаем, сил никаких нет. Зато потом только обычные занятия и дипломная работа – общая на группу и личная. С личной у меня вообще всё чудесно, да и группа у нас сильная, никто подвести не должен.

– А с теоретиком совместная? – я вспомнила про Жюля и наши с ним грандиозные планы. Удобно работать со своим напарником с другого факультета, что не говори.

– Нет, – Ника покачала головой, её хвост от резкого движения хлестнул её по лицу, и она поморщилась. – На самом деле редко, кто из практиков на самом деле дружит с теоретиками. Нас на первом курсе насильно сводят с этими заучками, чтобы мы не забывали о том, что одними действиями сон хороший не построишь, но отношения с ними не складываются. Мы с моим соседом смогли нормально прообщаться года полтора, не больше. А потом он принялся поучать меня, всё время нудел, что нужно сначала все обдумать, а потом создавать, словно мы архитекторы, а не сноходцы. И их карты – они же забивают ими любое помещение доверху!

Ника создала на руке крошечную бабочку, которая взмахнула крылышками и рассыпалась. Но вместо того, чтобы просто исчезнуть, каждая искорка стала еще более маленькой бабочкой, которые разлетелись по комнате отдыха, золотистыми брызгами оставаясь на подушках, с которыми сталкивались.

– Весь смысл в том, чтобы не знать, чем всё закончится, – Ника вытерла блестящие от золотистой пыльцы руки платком. – Если во всех снах появится логика, изменчивость мира падет, и это приведет к исчезновению любого смысла. Достаточно и упорядоченного реального мира.

Кивнула, не зная, как относиться к этому признанию. Когда Вест рассказывал о том, что кто-то желает ввести этот мир в полный хаос, я была напугана и возмущена, но наоборот – абсолютный порядок, и это определенно меня пугало ничуть не меньше.

– Конечно, некоторые из нас близко дружат с теоретиками, мы часто работаем вместе, – продолжала Ника, видимо, в ответ на мое перекосившееся лицо. – Но обычно это не наши соседи с первого курса. Честно говоря, почти у всех моих знакомых в конце концов в комнате остался кто-то один, и обычно это теоретик. Им неуютно здесь, в вневременной комнате отдыха, а вывести из комнаты не только его самого, но и все его карты для практика не так уж просто.

– Ты сказала «почти», – в голосе против моей воли проскользнули умоляющие нотки. Ничего себе, как я оказывается успела привыкнуть к Жюлю! А ведь прошло еще совсем ничего.

– Да, исключения тоже бывают, – легко согласилась Ника. – Но ты этим не заморачивайся. Самый сложный именно первый месяц. Потом вы разберетесь в преподавателях, и требованиях, переживете первую практику, и все пойдет проще.

– Первую практику? – эхом повторила я. Почему-то мне не понравился тон Ники. Такой нарочито небрежный, что у меня прямо сразу в голове зажглась красная лампочка.

– Ну да, – тон Ники стал еще небрежнее, и она цапнула булочку с моего блюда и принялась её жевать с самым отвлеченным видом. – Скорее всего, первая практика будет у Мистера Совершенство. Или у ректора. У вас уже был факультатив Картины Георгиевны? Нет, не первая лекция, а её факультатив?

Я, и впрямь готовая вспомнить о первом занятии с ректором, закрыла рот и задумалась. Нет, с нами уже общался психолог Университета, мы уже окончательно обалдели от урока Эха, а Кошмарыча и вовсе видели каждый день, а вот Картину Георгиевну до си пор не встречали. Она словно сквозь землю провалилась – ни в коридорах, где иногда словно из воздуха появлялись беседующие преподаватели, ни в столовой, ни в библиотеке она не попадалась. А в кабинет ректора, если таковой вообще был в Университете, нас не вызывали.

– Скоро будет, – «утешила» меня Ника. – Не бойся, это весело.

10 глава

Однако Ника несколько ошиблась в своих прогнозах, и практика у нас не началась ни через неделю, ни через две. Мы уже написали по три длиннющих самостоятельных работы для мистера Совершенство – он просто обожал давать такие задания, что заметно уменьшало его природное очарование, успели изучить целый виртуальный зверинец с Гиеной, а уж Кошмар Кошмарыч и вовсе должен был быть нами доволен как никто другой.

Мне сложнее всего давались звуки и мимикрия. Почему-то никак не хотелось расплываться, даже хотя бы чертами лица, а уж зачем становиться прозрачной, и вовсе было за пределами моего понимания. Рот, имя которого мы так и не сумели узнать, дразнился тем, что мимикрия хуже всего дается девчонкам, особенно самовлюбленным. Вроде как не отражаться в зеркале – самая великая для нас потеря. Обидно, между прочим! Зато такая злость помогала сосредоточиться на задании.

Зря я думала, что уж в таком примечательном месте я ого-го как за все уроки возьмусь, отлынивать не буду, и каждый предмет любимым станет. Дудки! Вот мимикрия и стала моим камнем преткновения, сколько не учишь, а все меньше, чем нужно.