Моргенштерн (сборник)

— Я там всех знаю, — старик фыркнул, — и кто ушёл, и кто остался. Никого у вас там нет… Для вашего дела требуется хоть какой-то идеализм, а Яковлев, прости Господи — скотина скотиной. За деньги он, конечно, маму продаст. А так, из абстрактного патриотизма… сам не ам и другим не дам.

— Тем не менее. У нас есть координаты оси потока. Из вычислительного центра.

— Из ве-це? Невозможно… Мне самому выдавали распечатки только в секретной комнате, с особистами… Это мне! А я был главным разработчиком системы!

— Аркадий Яковлевич, сейчас другие времена, — терпеливо принялся объяснять Герман. — Сейчас всё это никого не интересует…

— Не интересует — так закрыли бы к чертям, — буркнул старик. — Сколько всего уже позакрывали…

— Не так всё просто, — снова принялся за своё Герман. — Это же бюрократия. Наша задача когда-то имела высший приоритет. В советское время, конечно. Сейчас это никому не нужно. Но такие вещи так просто не закрывают. Это же ответственность, а её никто на себя брать не будет. Они даже оставили какое-то финансирование. Маленькие деньги, конечно, но всё-таки.

— Кретины, — проворчал старик. — Или они собираются нажимать на кнопку, и тогда надо поддерживать систему в готовности. Или не собираются, и тогда надо снимать спутник с орбиты. А так — ни два, ни полтора. Идиотизм какой-то.

— Ну да, идиотизм, — покорно согласился Герман. — У нас сейчас смутное время. Конечно, те, которые сейчас наверху, на кнопку нажимать не станут. Скорее уж, вырвут кнопку с мясом. Судьба русского народа им, знаете ли, по барабану, а вот новой революции им совсем не нужно. Даже через двадцать-тридцать лет. Они собираются жировать на обломках страны, пока не кончится жир.

— Гера, только не надо меня потчевать передовицами из патриотических газетёнок. Мне недавно принесли что-то такое. Какой-то московский подмётный листок. Там ещё было что-то про жидомасонский заговор, и про жидов. Знаете, когда я вижу слово «жиды», напечатанное типографским шрифтом, меня начинает трясти… И если бы я не был православным христианином, не веровал бы в Господа нашего Иисуса Христа, я даже не знаю, чего бы я пожелал этим спасителям России… Ну, Бог им судья…

— Я в патриотические газеты не пишу, — огрызнулся Герман, — и с жидами бороться не собираюсь. Я хочу, спасти русский народ, извините за пафос…

— У русского народа уже есть спаситель. Господь Иисус Христос, владыка живота нашего. Другого спасителя не нужно. Уже искали других спасителей, и что нашли? Кровь, грязь, позор. Помнишь, у Волошина…

Герман деликатно кашлянул. Старик сделал вид, что не заметил.

— У Волошина, в стихах, к России обращение — «очнёшься пьяной по плечи в крови»… Воистину, поэт-пророк. Вот дал Господь дар человеку. Страшный дар, огненный… Но ты, Гера, не православный, да и не христианин даже. Ты, может, в науку веруешь, да и то не слишком. Ну и в этот самый русский народ. Дался он тебе… хотя с вашими такое бывает. Это очень типическая фигура: немец-славянофил. Так ты сам у народа спроси — хочет ли он, чтобы ты его спасал. И народ тебе ответит простым народным языком…

— Это уже, извините, демагогия, — занервничал Герман, — и вы это прекрасно знаете. В нынешнем состоянии народ не способен ничего хотеть. Идёт обскурация. Русская пассионарность на нуле, даже ниже нуля. Представьте себе: перед вами лежит умирающий. У вас в кармане шприц с лекарством, которое может его спасти. А вы стоите, слушаете его мычание и размышляете, хочет ли он жить.

— Плохая метафора… Шприц — он с разным бывает, так сказать, содержимым. Иногда, знаете ли, лучше от укольчика воздержаться…

Герман вспомнил Яну и её проблемы, нахмурился, потом медленно кивнул. Аркадий Яковлевич, приняв это за согласие, назидательно поднял палец:

— Народ переживает естественную стадию своей жизни. Усугублённую, как я уже сказал, многочисленными грехами молодости… Нам не новый пассионарный толчок нужен, а монастырь. На всю страну один большой монастырь. На хлебе и воде. И в сокрушении о грехах провести золотую осень свою… — Шапиро чуть подвинулся вверх по подушке.

— Ну вот опять, Аркадий Яковлевич… Не будет никакого монастыря, вообще ничего не будет. Гумилёв ошибался насчёт «золотой осени». Будет кровь, хаос, мерзость. И пустая земля, на которой будут жить другие народы. Если вы нам не поможете, конечно.

Старик завозился под одеялом, устраиваясь поудобнее.

— Я был знаком с Лёвой Гумилёвым. Очень интересный человек, но совершенно глухой. Слушает только себя. А с православной точки зрения, слушающий только себя рано или поздно впадает в прелесть… То есть начинает слушать бесов. К тому же он был антисемит. Знаете, это очень страшно — интеллигентный, вежливый антисемит, обосновывающий свою ненависть к тебе специальным научным способом… — старик снова взялся за стакан, недовольно хрюкнул, глотнул, с шумом втягивая воду.

— Извините, Аркадий Яковлевич, но у него были на это причины, — Герман посмотрел старику в глаза, — и вы их знаете.