Моргенштерн (сборник)

Мне, кстати, стало ужасно смешно, когда я через десять минут (когда вы собственночленно проверяли меня на Мату Хари) узнала (угадайте, от кого?), что в моём досье в графе «специализация» вы недрогнувшей рукой написали — «подстилка». Нет, нет, я не обиделась — мне и вправду было смешно. Особенно когда я подумала, во что вам обойдутся мои услуги, генерал. Я намеревалась стать самой главной статьёй расходов всей вашей лавочки.

Дальше было несколько мелких заданий. А потом история с Репой, который сам умер.

Рассказать, как это было на самом деле?

Не знаю даже, стоит ли это писать… Репа был вашей головной болью, шеф. Отчасти потому, что вы его проглядели — ещё в те баснословные времена, когда вы ещё не были генералом, а он был вообще никем. Точнее, его проглядела ваша старая контора, Пятое Управление, в котором вы тогда подвизались. Но Репа было до такой степени ничтожеством, что у него не было даже постоянного куратора. Это потом, когда началась перестройка, когда несерьёзные люди бросились на Старый Арбат торговать пирожками с котятами и подержаными красными знамёнами, а серьёзные досиживали последние сроки, Репа (тогда ещё просто Павел Репин) тихо-мирно сидел в кафешках и пельменных и калякал о всяком-разном с приземистыми хозрасчётными мужичками, получившими из рук правительства «хозяйственную самостоятельность», и желавшие иметь с неё пыжиковые шапки. В восемьдесят девятом Семён как-то внезапно всплыл в Израиле, с роскошной ксивой на имя Пейсаха Рейхлина (с этим он немного перестарался: провинциальные мама с папой не догадались снабдить прыткого отпрыска сколько-нибудь убедительной жидовской мордой), потом немножко помаячил в советско-израильском совместном предприятии, слил с него какие-то маленькие деньги, и снова ушёл под воду. Далее — Америка, Германия, Чехия, снова Россия, но всё ещё ничего серьёзного, ничего особенно серьёзного на общем фоне свинцовой синевы со сполохами. До девяноста шестого, когда в среде крупногго криминала вдруг стало как-то тесно, а потом из этой тесноты выплыла круглая физиономия Репы. Возмужавшего, взматеревшего, и уже представляющего серьёзную угрозу национальной безопасности — в нашем понимании, конечно.

Видите, генерал, как я хорошо помню ваши объяснения. Вы ещё удивлялись моей слуховой памяти. А ведь это так просто — помнить всё, что слышишь. Достаточно иметь хорошие отношения с ушами.

Я могу, конечно, продолжить. Уже про то, что узнала от вашего, генерал, болтливого дружка. Не буду, не беспокойтесь, не буду. Репа очень, очень мешал вам, генерал. И вы не могли его убрать. Никак не могли. «Единственный приемлемый вариант, — говорили вы, тщетно пытаясь раскурить трубку (ваша очередная попытка освоить дорогие увлечения, не первая и не последняя, ещё было вино и высокая кухня — а хотелось-то „Приму“ и картошечки с лучком) — заключается в том, чтобы он умер сам. Так, чтобы его руководство знало это точно.»

Увы, Пашино руководство действительно было лучше не дразнить. Тут вы были правы, генерал. В случае насильственной смерти своего агента оно предприняло бы адекватные меры.

В общем-то, Репа был на редкость неприятный человек — и снаружи, и внутри. Первый раз я выяснила это в сортире недешёвого ресторана, в мужском отделении, где отчаянно воняло цветочным дезодорантом. Я подавала себя как женщина средней ценовой категории, и Паша решил, что по совокупности понесённых им расходов он может распробовать товар на месте. Я чего-то подобного и ожидала — однако, после всего писька долго выговаривала мне, что я сильно рисковала: оказывается, у Паши редко что-то получалось в полевых условиях.

Интересно, как она смогла это узнать за две минуты.

Я, конечно, была в курсе, что Репа выделялся даже на фоне той среды, в которой он делал свой бизнес. В принципе, такие люди долго не живут, но Паше везло: несколько серьёзных людей, с которыми у него были проблемы, отправились на тот свет чуть раньше, а потом он занял особую нишу и особую крышу, и трогать его перестали.

Интереснее было то, что Пашины потроха тоже его не любили. Очень не любили.