Моряк в седле

Наконец кончился срок. Друзья вышли на свободу, «зашибли по мелочи» на главной улице Буффало и зашли в пивную пропустить по кружечке «особого». Перед ними уже пенилось пиво, когда Джек под каким-то предлогом оставил приятеля наедине с кружками, вышел из пивной через заднюю дверь, перемахнул через забор и пустился вовсю, не останавливаясь, пока не добрался до станции. Вскоре товарный состав уже уносил его на запад.

Несколько месяцев понадобилось ему, чтоб проделать три тысячи миль по железным дорогам Канады. Лишь талант не раз спасал его от тюрьмы; он умел выдумать историю, способную убедить любого полисмена, что перед ним кто угодно, только не бродяга. Приходилось и голодать – он не говорил по-французски, а фермеры в Канаде боятся бродяг. Случалось, что, проехав целую ночь в вагоне-рефрижераторе, он едва мог поутру выбраться наружу, чтоб раздобыть еды.

И все-таки приключения пришлись ему по вкусу. Особенно хорошо было целую тысячу миль катить в груженном углем товарном вагоне.

На каждой остановке Джек выбирался в город «стрельнуть» еды, возвращался с добычей на свое угольное ложе и пировал, наблюдая, как мимо пробегают канадские леса и равнины. Наконец он приехал в Ванкувер, поступил матросом на «Уматиллу» и вернулся в Сан-Франциско.

III

Сколько ни ройся в документах и записях о Джеке Лондоне, поиски ни к чему не приведут: ранее года, проведенного им на дне, среди беднейших из бедных, именуемых на языке социологов «попранная десятая», он и не помышлял о социализме. Он был, как он сам называл себя позже, ярым индивидуалистом. Этот индивидуалист заодно с компанией дружков, не задумываясь, обманом оставил без пищи своих товарищей – армию Келли, потому что «инициатива была в наших руках и мы горячо верили, что «провиант» существует для того, кто пришел за ним первым».

Когда этот же индивидуалист был коридорным в «исправилке», он и не думал раздавать излишки хлеба несчастным арестантам – нет; он вынуждал их платить натурой – скудными запасами табака, пива и мяса. Он обладал завидным здоровьем, крепкими мускулами и желудком, способным переварить гвозди. Он буйно радовался своей молодости и никому не уступал ни в работе, ни в драке. Ему казалось, что он будет вечно, как бушующий ураган, нестись по земле, побеждая все и вся своей силой и превосходством. Он гордился долей могучего избранника природы.

Потом он узнал, как пополняются ряды «попранной десятой». Это было поразительно. Это открыло ему глаза. Он воображал, что на Дорогу идут по доброй воле, повинуясь лишь тяге к скитаниям, стремлению сбросить с себя бремя ответственности, в поисках приключений. Другие бродяги – бездельники, тупицы, лентяи или пьянчуги. Известная часть этих людей действительно представляла собой отбросы, и тут любая социальная система оказалась бы бессильна. Джек это понимал. Но в большинстве – в этом он убедился очень скоро – это были те же «белокурые бестии», такой же превосходный человеческий материал, как и он сам, рабочие и матросы. Их исковеркала нужда, тяжкий труд и несчастья, а потом их вышвырнули на Дорогу, как старых, отработавших кляч.

И вот они бродяги: нечего есть, нечего надеть, нечем укрыться в непогоду. Вместе с ними Джек месил грязь, шагая по дорогам; вместе просил милостыню с черного хода, ляскал зубами от холода в товарных вагонах и на бульварных скамьях – и слушал их рассказы. Они начинали так же, как он, а кончили этой помойной ямой на дне социальной бездны.

Тут были люди, которых выбросил с работы хозяин, потому что их изувечил ничем не защищенный станок; люди, потерявшие здоровье на фабриках, работавших по четырнадцать часов без воздуха и уволенные за ненадобностью; люди, состарившиеся в своей лямке и вытесненные другими, молодыми и сильными. Тут были кустари, не сумевшие найти себе применения, когда настали новые времена, и люди, труд которых аменили машины; взрослые мужчины, чье место заняли женщины и дети, получавшие меньше; другие лишились работы из-за кризиса и уж больше никуда не устроились. Тут были рабочие, у которых не хватало квалификации, чтоб управляться с новым техническим оборудованием; бродячие сезонники, которых сама профессия заставляла четыре-шесть месяцев в году болтаться без дела; были неспособные, посредственные, затравленные рабочие, жертвы конкуренции, шлаки хаотического производства. Они предпочли бродяжничество трущобам. Тут были участники забастовок против непомерно долгого рабочего дня и низких заработков; предприниматели занесли их в черные списки, а их место получили штрейкбрехеры.