Моряки Зелёного Моря

Смертная фигура из чёрствой серой кожи, сшитой светящимися швами, смотрела сияющими глазами, одетая в дорогие и ужасные ткани, с лицом, подобным человеческому черепу, с плоским носом и впалыми глазами - Озума Рагный собственной персоной.

Всего лишь жалкий смертный, явившийся как гром средь ночи и одним присутствием изменивший всё.

“Молчание”, - звенело его присутствие.

Иистир вдруг почувствовал, как силы его покинули, и рот его, и без того сомкнутый, вряд ли открылся хотя бы в мычании, сколько бы Иистир не приложил к этому сил.

“Мне видны все предатели средь вас”, - звучал взгляд Озумы. - “И им не остановить тех, кто со мной, тех, кто тьму искоренит в сердцах каждого, кому не хватит духу это сделать до нашего прихода. Смертные иных миров, слуги чужих богов будут очищены нашими руками, преданы нашему сиянию, пока не останется ничего, кроме первозданного солнца. Единственного чистого. Идеи, которая жизнью питала Франгир до моего предшественника”.

Когда бог обретает плоть, он становится менее великой и ужасной фигурой, чем был. Когда бог - узурпатор с жалким смертным телом - это просто насмешка над всем, что создали истинные великие. Злой плевок в лицо всему порядку, что построили что Калифарг, что Таймо, что Утерес. Плевок, который не может переплюнуть даже великий дурак и шутник Деускретор собственной персоной. Плевок, который был нанесён не только им, но и всем тем, кто стоит рядом с ними. Кто разделяет идею бытия божеством.

Смертная фигурка - всего лишь аватар, маленькое представление. Когда Озума Рагный приблизился, Иистиру стало хуже; он узрел, что эта фигура не более чем фасад, скрывающий могущественную идею, растворяющую в себе весь окружающий мир.

Идею догматизма. Беспрекословия. Правления. Мрачной решимости исправить мир. Но не так как должно, а так, как это видит сам Озума.

Его ноги в стальных сапогах зависли над столом, игнорируя рассадку Светлого Стола, и никто из великих, что в одиночку стоили целой армии, ничего ему не сказал. Сначала Иистиру казалось, что Озума смотрит прямо на него, но почувствовал такую напряжённость, будто каждого прожигали взглядом двух светил.

Окровавленная голова, под которой растекалась кровавая лужа, вспыхнула чёрным пламенем и исчезла, издав ужасающий звук, похожий на внезапную, пробуждающую от самой смерти, агонию.

“Одна из голов дракона отсечена; теперь он слаб, но ждёт второй атаки. Все силы вложим мы в священный наш поход. Сначала падёт их плоть и опора; города смертных очистим светом. После пойдёт поход наш туда, где души перемалывают обратно в жизнь. В Инфернум лежит наш путь. И когда мы низвергнем тех, кто продолжает бесконечный цикл…” - Иистиру показалось, что верхний слой его кожи начал отходить под палящим сиянием, но волей дьявола он сдерживал наступающую боль. - “…начнём мы очищение. Настоящее. В новом Франгире не будет больше господ и не будет рабов. Лишь земля и сияние. Как и было до нас. Как и завещал Утерес”.

Те, кто были не согласны с Озумой, уже не сидели в этом зале. Их пустые оболочки лежали внизу, где благодаря тьме проступали контуры цепей, что сковывали самые гнусные тени и самые преступные души.

Там они лежали не как узники, нет, а как показательно казнённые в напоминание о власти. Кто-то был разделан с особенной жестокостью и лёгкостью, а кто-то даже пустой оболочкой более величественен, чем все те души, которые обитали там.

“Отпустите отродье. Он вернётся домой, и пусть скажет, что мы идём. Пусть они готовятся и дрожат перед решимостью нашей и нашим духом. Ибо мы сотрём их в пыль, а бога их мы обратим в камень”.

***

Сегодня она снова проснулась от криков, но никто не кричал.

Ни с кого не снимали кожу, никому ради забавы не жгли пятки, заковав в острые ржавые кандалы и облив дешёвыми наркотическими субстанциями. Никого заживо не рвали жуки. Никого не рубили, никому не отстреливали конечности, и никто не погибал во взрыве от копья со взрывным наконечником. И ни над кем даже не надругивались.

Ей просто это приснилось.

И подтянув холодное от кондиционеров одеяло, она содрогнулась в большой кровати, приходя в себя. Инстинктивно стала теребить пальцы, на которых уже давно зажили шрамы от сорванных ногтей. Было очень глухо, лишь будильник трещал свою тихую трель, и отключив его, она смотрела в холодную стену пустым взглядом. Никого рядом не было. И её сердце вначале стучало быстро, но после она себя успокоила.

“Пока я не знаю ничего наверняка, нельзя предполагать худшее. Предположения убивают”.

За стеной комнаты в бункере царствовала пустыня. И она чувствовала, что с каждым днём эта пустыня подбирается к ней, запуская песчаные руки в самое сердце.

Встав, она умылась, оделась в чистую научную форму, нацепила очки. Лёгким заклинанием сплела волосы маленькими заколочками из кусочков живой лозы, что распустилась цветами. Цветы ей всегда приносили успокоение, возвращали смысл и силы.