Морин и Клифф

— И ты что? Скажешь ей, что знаешь, что её письма — фальшивка? Хотела бы я посмотреть на это!

— Я скажу Декану — вот что! Я скажу Декану, что ты вскрыла письмо Габриэллы.

— Вот как? Ты тоже в него заглянула!

— Но это ты мне его вручила!

— Я? Мое слово против твоего, сладкая булочка.

— Сс…

— А будешь трепаться, весь кампус узнает о поддельных письмах Габриэллы. Подумай над этим, — и она ушла.

Я была столь тиха на пути домой, что Папочка спросил:

— Неприятности, Падди? Завалила тесты?

Я заверила его в обратном — мой академический статус был вполне удовлетворителен.

— Тогда почему траур?

Прежде чем я ответила, Папочка предупредил меня, что согласно Первому Закону Джунглей у профессорского детеныша нет автоматического доступа к профессорско-преподавательскому составу.

— Но, Папочка, ты же — профессор!

— Студенческий материал, да? Лучше попотей над ним самостоятельно. Удачи!

Маме я тоже ничего не сказала, потому что с Мамой свободный разговор невозможен даже чисто теоретически. Я ничего не сделала, и только молча переживала. Бедная Габриэлла! На следующее утро она сняла свое «письмо» с доски объявлений, и при этом выглядела радостной — а мне хотелось плакать. А когда я увидела ухмылку на лице Джорджии Ламмерс, я почувствовала в себе неодолимое стремление к убийству с нанесением тяжких увечий. Следующее «письмо» пришло в пятницу, и мне хотелось крикнуть ей, чтобы она не трогала его. Но я не смела.

Всё это походило на бомбу замедленного действия — наблюдать жалкое притворство Габриэллы и знать, что Джорджия собирается его разрушить, как только придумает что-нибудь достаточно мерзкое.

Я посетила офис Регистратора в понедельник, не для того чтобы повстречаться с Джорджией — хотя я и не могла избежать ее — а потому что я — репортер от первокурсников для нашего «Глашатая». Одна из моих обязанностей — вести колонку «С днем рождения». Я просматривала файлы, отмечая даты от этой пятницы до следующего четверга. Имя Габриэллы обнаружилось в пятницу, и я решила послать ей поздравительную открытку через доску объявлений, пусть хоть на этот раз она получит настоящее письмо. Следующей я внесла в список имя Бан (Булочки) Петерсон. Ее день рождения совпадал с днем рождения Габриэллы. Булочка — президент Студенческого Совета, капитан команды болельщиц и почетный капитан футбольной команды. По-моему, с ее стороны просто позорно захапать себе еще и день рождения Габриэллы. Я решила, что Габриэлла получит настоящую хорошую открытку.

Когда я закончила, Джорджия схватила мой список и спросила:

— Ну, и кто у нас состарился?

Я ответила:

— Ты, — и забрала список обратно.

Она сказала:

— Не становись слишком большой для своей круглой шапочки, первокурсница! — а потом спросила — Идешь на вечеринку Бан Петерсон? — и тут же добавила, — Ох, я и забыла — она же только для старшекурсников.

Я посмотрела ей прямо в глаза:

— Двойной коктейль против обсосанного леденца, что ты тоже не идёшь!

Она не ответила, и я с достоинством удалилась.

Я была страшно загружена на этой неделе. Младший растянул себе руку, Мама отбыла на два дня, и дом держался на мне, кот подцепил паразитов, а я печатала курсовую для Клиффа. Я не вспоминала о Габриэлле до самого пятничного вечера, пока не остановилась у доски на случай, если появится письмо от Клиффа.

Такового не оказалось, но зато было еще одно из писем Габриэллы, в конверте с ее напечатанным именем. И я вдруг с ужасом осознала, что забыла её поздравительную открытку.

Я размышляла над тем, стоит ли надписать другую, чтобы она получила ее в понедельник, когда услышала: «пссст!» Это была Джорджия Ламмерс. Она жестами показала, чтобы я прошла в офис. Мной овладело любопытство. Я подошла, и она утянула меня внутрь. Во внешнем офисе кроме нас никого не было.

— Спрячься, — прошептала она. — Если она кого-то увидит, то пройдёт мимо. Она вот-вот должна быть. Уже пять часов.

Я отстранилась от неё.

— Кто?

— Габриэлла, конечно. Заткнись!

— Ха? — сказала я. — Она там уже была. Её «письмо» к понедельнику уже висит.

— Много ты знаешь! Тише! — она втиснула меня в угол, затем выглянула наружу.

— Прекрати толкаться! — сказала я и тоже выглянула.

Габриэлла прикрепляла что-то к доске, стоя к нам спиной. Она увидела конверт со своим именем, сняла его, и поспешно ушла.

Я повернулась к Джорджии.

— Если ты напроказила с одним из её писем, то я пойду к Декану.

— Ну так вперёд — посмотрим, далеко ли ты уйдешь.

— Ты прикасалась к тому письму?

— Разумеется, прикасалась — это я его написала. И что в этом плохого?

Тут она меня сделала: любой имеет право послать письмо кому угодно.

— Хорошо, что ты написала?

— Какое твоё дело? Впрочем, — продолжила она, — я скажу тебе. Это слишком хорошо, чтобы ни с кем не поделиться.

Она покопалась в своем кошельке и достала из него бумагу. Это был машинописный черновик, полный пометок и исправлений. Вот что там было написано: