Читаем Морис Бланшо: Голос, пришедший извне полностью

Морис Бланшо: Голос, пришедший извне

Притяжение, призыв упасть. Но я здесь не одиноко, оно переходит в мы, и это падение вдвоем единит — вплоть до настоящего — даже то, что падает:

Снежная постель под нами двоими, снежная постель.Кристалл среди кристаллов,переплетенные в глубинах времени, мы падаем,мы падаем и покоимся и падаем.И падаем:Мы были. Мы есть.Мы с ночью плоть одна.В проходах, в проходах.Ты можешь не боясь угостить меня снегом:

Это падение вдвоем отличает всегда направленное, намагниченное отношение, которое ничто не в силах разорвать и которое одиночество все еще несет в себе:

Ich kann Dich noch sehn: ein Echo,ertastbar mit Fühl —wörtern, am Abschieds —grat.Dein Gesicht scheut leise,wenn es auf einmallampenhaft hell wirdin mir, an der Stelle,wo man am schmerzlichsten Nie sagt.

(Auf dem senkrechtenAtemseil, damals,höher als oben,zwischen zwei Schmerzknoten, währendder blankeTatarenmond zu uns heraufklomm,grub ich mich in dich und in dich.)

(Wäre ich wie du. Wärst du wie ich.Standen wir nichtunter einem Passat?Wir sind Fremde.)Ich bin du, wenn ich ich bin.Я — это ты, когда я — это я.Я могу тебя еще видеть: эхо,достижимо которое ощупьюслов, на гребнеПрощания.Твое лицо слегка пугается,Когда вдругвспыхнет свет как от лампыво мне, на том месте,где больней всего говорят: Никогда.

Боль, и только боль, без протеста и злобы:

(На отвесной бечеведыхания, тогда,выше высока,между двумя узлами боли, покудавзбиралась к нам белая татарская луна,в тебя, в тебя я зарывался.)

Все это между скобками, словно промежуток приберегает мысль, которая там, где всего не хватает, все еще остается даром, памяткой, общим прикосновением:

(Будь я как ты, а ты как я,уж не стояли б вместепод одним пассатом?Мы чужаки.)

Wir sind Fremde: чужаки, но чужаки оба; вынужденные сообща претерпевать и ту растерянность расстояния, которая удерживает нас абсолютно врозь. «Мы чужаки». Точно так же и — когда молчанье — два молчания наполняют нам рот:

zweiMundvoll Schweigen.

Alsostehen noch Tempel. EinSternhat wohl noch Licht.Nichts,nichts ist verloren.Ho —sanna.…das hundert —züngige Mein —gedicht, das Genicht.…сто —языкое мое сти —хотворенье, нетворенье.Ja.Orkane, Par —tikelgestöber, es bliebZeit, blieb,es beim Stein zu versuchen — erwar-gastlich, erfiel nicht ins Wort. Wiegut wir es hatten:

Запомним это, если сможем: «двойным молчаньем полон рот».

Нельзя ли тогда сказать, что поэтическое утверждение у Пауля Целана — всегда, быть может, удаленное и от надежды, и от истины, но всегда в движении и к тому, и к другому — оставляет нечто, если не для надежды, то для мысли, в кратких фразах, которые внезапно вспыхивают даже после того, как все погрузилось во мрак: «ночи нужды нет в звездах <…> у звезды есть еще свет».

И вот,стоят еще храмы.У звездыесть еще свет.Ничто,ничто не потеряно.О —санна.

То есть даже если мы произнесем слово Ничто с большой буквы, в его отрывистой немецкой жесткости, все равно можно добавить: ничто не потеряно, так что само ничто, возможно, сочленено с потерей. В то время как древнееврейский возглас ликования членится, начинаясь со стона.