Морок

Состав громыхал, набирая ход, мимо проносились снега, летела, не отставая, луна, белел недавно напиленный тес и пахло смолой. Не до конца, оказывается, порушен мир, если осталось в нем и вечное, неподвластное никаким переменам. После всего пережитого так хотелось жить и надеяться на доброе, что Соломея не смогла удержать мольбу, выпустила ее из себя в подлунный мир и обратила к небесам.

– Господи! Спаситель наш! Оборони нас и защити! Немногое нужно нам. Мы тихой жизни желаем и спокойствия для души. Прояви милость, хотя мы и не достойны ее, прости нас за прегрешения и сжалься над нами. Дай нам возможность отмолить грехи. Господи, мы твои дети, не отступись от нас!

Голос Соломеи обретал силу, глушил железный перестук колес, разлетался на все четыре стороны по-над землей и поднимался вверх. В мире, осиянном луной, оставался лишь он один – голос, молящий о заступничестве. Как же не отозваться на этот голос! Верилось, что все, о чем просит Соломея, обязательно сбудется. Надеялся и Павел. Прижимался спиной к тонкой дощатой переборке вагона, покачивался от железного хода поезда и тихо, про себя, повторял слова, произнесенные Соломеей, которые стали и его словами. Он тоже хотел тихой жизни и желал отмолить прошлое.

Соломея замолчала, но голос ее не затерялся и не исчез. Гулким эхом он отзывался в пространстве, улетал в небо.

А поезд летел по просыпающейся земле и с каждой минутой все дальше уносил от города и прошлой жизни, приближая – так верить хотелось! – к близкому уже спасению.

Под утро состав проскочил разъезд. Павел задремал и не сразу это заметил. А когда увидел, вскочил и подтолкнул Соломею к краю площадки. Соломея опять забоялась, намертво вцепилась руками в железные скобы.

– Прыгай! Прыгай! – уговаривал Павел.

– Не могу! – плакала Соломея.

Грохотали под ногами колеса, и земля казалась непостижимо далекой.

– Прыгай!

– Не могу, Паша!

Состав летел. С каждой секундой он все дальше уносил от разъезда. Павел решился. Оторвал Соломеины руки от спасительных скоб, приподнял ее над площадкой и, выждав, когда высокий сугроб подвалил к самым рельсам, бросил ее вниз, едва не вывалившись следом. Но удержал равновесие, затем спружинил ногами и спрыгнул сам. Кубарем полетел в снег. «Где Соломея?» Выбрался из сугроба и подбежал к тому месту, где она лежала. Соломея не шевелилась, Павел осторожно вытянул ее из снега, ладонью вытер лицо.

– Как ты? Живая? Идти можешь?

– Не з-знаю…

– А ну, попробуй.

Соломея пьяно качнулась, сделала несколько шагов.

«Обошлось!» – вздохнул Павел.

На самом деле – обошлось. Соломея лишь оцарапалась и ушибла бок, но это не так страшно – перетерпится.

– До свадьбы заживет, – морщась, она попыталась улыбнуться.

– А я подарок на свадьбу припас. Вот, потрогай, – Павел подставил карман куртки, и Соломея нащупала сквозь ткань твердый прямоугольничек.

– Что это?

– Придет время, узнаешь. Сам покажу. Ну что, поехали?

По шпалам они вернулись к разъезду. Сразу же за старой заброшенной избушкой начинался густой березняк. Было уже светло, морозно. Подстывшая корка снега тихо хрупала под ногами.

– Ой, Паша, ты глянь только! Господи, я уж думала, не увижу!

Павел поднял голову. Над синими верхушками берез поднималось солнце.

31

Юродивый забыл о прошлом. Видения прожитых жизней к нему уже не являлись; он не осознавал себя как отдельного человека, не знал – где он находится и что с ним происходит. Слабеющий мозг хранил лишь одно-единственное – женские глаза, наполненные состраданием. К ним он и тянулся, ничего не замечая и не видя вокруг. Неутомимо кружился по маленькой комнате, где наверху, на потолке, светило широкое застекленное окно.

У окна стояли люди и смотрели на суетящегося Юродивого. Он же их не видел, слепо тыкался в стены, шарил по ним руками, смазывая на ладони известку, бился головой в углы – искал, понуждаемый последним отблеском мысли, двери. Но двери в комнате заменяли окно в потолке. Юродивый кружил до тех пор, пока не обессилел. Задыхаясь, лег на пол, прижался спиной к стене. Голова и борода у него чесались, он ожесточенно скреб лицо и затылок скрюченными пальцами, и на плечах, на спине, даже на полу в комнате густо лежали волосы, словно он линял, как линяют собаки и кошки.

Люди, стоящие у окна, не уходили. Юродивый, наконец-то, заметил их и, смутно осознавая непонятную связь между собой и этими людьми, задрал голову и закричал, обнажая зубы:

– Она придет и спасет меня! Ей дано будет меня спасти! Глаза, глаза… Холодно! Ступень холодная! Кровь, кровь! О кровь она не замарается. Выстрадала! Вот она! – Вздернул руку и вскочил. – Идет! – Побежал, побежал вдоль стен, ощупывая их ладонями, ничего не нашарил и остановился. – Звезда загорится! Выведет! Бело-бело!