Морок

— Это не выдумка. Неразменная купюра в самом деле существует. И она находится в твоих руках.

Ее лицо быстро и страшно менялось. Как будто я ударил ее. Мне казалось, я вижу даже в полутьме, как она бледнеет. Стремительно сменяли друг друга растерянность, паника и, наконец, ярость. Сказать, что любимая смотрела на меня со злостью, с ненавистью — было бы неверно. Смертельная, не знающая преград ярость затравленного зверя потоками изливалась на меня из ее глаз, от ее сжатых губ.

— Так наша встреча не случайна. Ты искал меня. И вот для чего, — сказала она ровно, не повышая голоса. — Ты — журналист, — произнесла она с предельной гадливостью, — тебе нужна сенсация.

У меня перехватило дыхание: какой естественный, единственно возможный вывод, если учесть, сколько и что именно она знает на данный момент обо мне и о ситуации в целом.

Я даже не сразу осознал, что она перешла на английский — как будто желала подчеркнуть, что не намерена принимать от меня и такую малость, как общение на более удобном для нее языке.

Я решил отвечать тоже по-английски, чтобы ей не противоречить.

— Аля, любимая, — сказал я громко и торопливо, пока она еще слушала, — все не так! Я приехал за тобой, я искал тебя, как безумный. Эта чертова купюра мешала нам встретиться и до сих пор мешает сойтись. Ты видишь, что мы не можем подойти друг к другу ближе, чем на два шага?!

— Я не желаю подходить к тебе ближе, — отрезала любимая с прежней яростью.

— Мне не нужен этот полтинник. Я прошу тебя только об одном: порви его! Уничтожь его немедленно! Тогда посмотришь: все встанет на свои места.

— Прекрати паясничать! Забери то, за чем пришел. А я посмотрю, с какой скоростью ты после этого вновь исчезнешь из моей жизни.

Я чувствовал всю остроту ее страдания. Я понял, что есть только один способ помочь — взять у нее опасные деньги.

Купюру она не протянула — швырнула.

Не медля ни секунды, я подхватил падавшую бумажку.

На этот раз удар оказался не таким уж и сильным. Но пришелся он прямо в сердце. Я держал купюру только бешеной злостью. Мне было действительно наплевать на состояние и сохранность моего тела; мне было безразлично, сдохну я в следующее мгновение или проживу еще несколько. Главное, чтобы даже мертвая рука продолжала железной хваткой сжимать проклятые деньги.

Через несколько мгновений чернота перед глазами рассосалась. Я еще не мог вздохнуть, но сумел разглядеть свой трофей.

Я чуть снова не выронил бумажку. В моей руке трепыхался, судорожно зажатый, один фунт стерлингов.

Я с трудом развернул кисть — и на обратной стороне купюры прочел начертанные крупным готическим шрифтом слова: «Самое дорогое, ч…» Продолжение фразы закрывали мои пальцы, но я его помнил: «…что у меня есть».

Яркая вспышка молнии сверкнула над головой. И такое же яркое, четкое вспыхнуло воспоминание: узенькая, уютная лондонская улочка, моросящий дождь, моя машина наискосок посреди дороги, тревожно моргающая желтыми огнями, я растерянно оглядываюсь, стоя на тротуаре, и в руке у меня холодный, мокрый брелок в виде фунта стерлингов с готической надписью.

Кол, воткнутый в сердце, стал стремительно истончаться, таять. В отдалении затихали долгие раскаты грома.

— Ну и что долженствует символизировать вся эта пантомима? Напряженную внутреннюю борьбу?

В голосе жены уже не было прежней ярости, хотя она старалась изобразить сарказм. Мое поведение не укладывалось в рамки выстроенной ею версии. Она не понимала, что со мной происходит. В душу закралась обида: неужели она не видела, что мне действительно больно?! Я чуть Богу душу не отдал ради нашего общего с ней блага! Неужели она способна чувствовать только собственную боль?

Молча, не глядя на жену, я занялся своим трофеем, вымещая на нем и злость, и остаточное напряжение, и разочарование.

Прежде всего, я попытался порвать его. Оказалось, что бумага закатана в пластик, пальцы скользили по ламинату. Попробовал разломать ламинат — силы не хватило. Я медленно, с напряжением выгибал его, пробовал разбить рывком. Материал все время упруго разгибался, больно ударяя по пальцам. Я злился все сильнее и упорно повторял попытки.

В какой-то момент я повернул голову вбок и увидел женщину в темной одежде, медленно, старческой походкой приближавшуюся к перекрестку, на котором мы стояли. Мелькнуло удивление: в непогоду, в столь поздний час. Но мне было не до нее.

—  Давай, я тебе помогу, — услышал я родной голос с осторожно-примирительной интонацией.

Злость и обида отлетели в небытие.

Крепко ухватившись обеими руками за один конец ламинированной купюры, я протянул второй жене.

Она взяла тоже обеими руками.

Я хотел было предложить скрутить вещицу в разные стороны — взять на излом. В это время я услышал звук медленных, шаркающих шагов, далеко разносившийся во влажном предгрозовом воздухе. Обернулся, вспомнив про пожилую женщину, и узнал ее!

— Вы хотите получить эту вещь назад, леди? — крикнул я по-английски.

— Не только вещь, — спокойно ответила та, — но и плату за ее использование.