Морок

Прежде они никогда не вели себя так слаженно. Будто отражались друг в друге, как в зеркале. Сын и дочь совершенно синхронно замерли, прекратив игру, и одновременно обернулись на крик. Ни удивления, ни радости. У обоих на лицах — напряжение и тревога. Не было сил смотреть на это!

Я присел на корточки и позвал:

— Кэти, маленькая, иди скорее сюда!

Дочка, глядя на меня с прежним напряжением, не двинулась с места. Она не поняла. Тогда я повторил свой призыв по-русски:

— Катюша, иди ко мне! Иди к папе!

Джей молчала, но Пит наконец медленно направился в нашу сторону. Для сестры он, похоже, теперь был единственным авторитетом, — я даже успел почувствовать укол ревности! — поскольку она робко двинулась вперед, держась за его тощей спиной.

Что-то мешало смотреть, приходилось щуриться. Я не мог оторвать взгляда от плетущейся ко мне нога за ногу дочери, но краем глаза поймал крошечную яркую вспышку в районе иллюминатора.

Самолет снова лежал на крыле, и солнце протянуло в салон свой самый первый луч!

Пит глядел исподлобья, переводя мрачный, недоверчивый взгляд с Джей на меня и обратно. Под его взглядом я чувствовал себя так неуютно, будто в самом деле не был уверен, что он — мой собственный ребенок.

От сидения на корточках затекли ноги, и я опустился на одно колено. Заметил какое-то движение там, где стояла жена: она тоже наклонялась. Все происходило в доли секунды, но запечатлелось в моей памяти, как в замедленном показе. Неожиданно Кэти вышла из-за спины брата и обняла за шею склонившуюся к ней Александру, еле слышно выдохнула: «Мама!» Та подхватила ее на руки, прижимая к себе. Джей не могла больше говорить. Она все делала молча.

Пит механически повторил вслед за сестрой: «Мама» — и робко сделал еще шаг, вплотную приблизившись к Джей. Жена, продолжая держать дочку, попыталась высвободить одну руку, чтобы обнять сына. Тогда я подхватил у нее Кэти. Взяв на руки, почувствовал, как девочка напряглась. Я не понимал, в чем дело, и тут же опустил ее на пол, чтобы не испугать до слез. Джей обнималась с сыном. А дочь стояла напротив меня, застенчиво разглядывая, как чужого. Мне опять не хватило терпения:

— Ты меня узнаешь? — спросил я.

Девочка неуверенно пожала плечиком. Мое лицо, наверное, исказила гримаса глубокого огорчения, потому что Кэти тут же сострадательно подняла бровки домиком:

— Дядя, не плачь!

— Я — твой папа, — подсказал я, уже ни на что особенно не рассчитывая. А дочка вдруг улыбнулась и с воодушевлением ответила:

— А, ну да! Папа, а ты не умрешь?

— Ну… — я растерялся, — нет, я еще поживу… долго… надеюсь.

— Долго? — неодобрительно переспросила дочь. — У меня тот папа долго жил, — сообщила она, будто речь шла о хомячке, — а потом умер…

— Петенька, поздоровайся с папой, — донесся до меня наконец прорезавшийся голос жены.

Я поднял голову. Физиономия Пита, обращенная ко мне, была по-прежнему насупленной, и мне стало не по себе: неужели и сын меня не помнит?! Ведь он старше, ведь мы так дружили, ведь я… Но в этот момент ребенок сделал тот единственный жест, который сразу все расставил по своим местам. Пит протянул мне руку для пожатия! Так уж между нами повелось с тех времен, когда он был еще совсем карапузом: мы всегда здоровались за руку. Никому другому Пит руки не подавал, уверенный, что эта привилегия принадлежит только его отцу. Я выполнил ритуал и тут же, задохнувшись от радости, подхватил его на руки. Кэти немедленно завизжала на самой противной из всех доступных ее нежному голоску нот. Я наклонился, чтобы поднять в воздух и ее, но тут самолет сильно накренился в очередном вираже. Тогда я предпочел вернуть сына на иол и взять обоих за руки.

—  Так это — ваши дети? — раздался женский голос, наполненный скрежетом металла.

Стало понятно, что с тех пор, как мы с женой ворвались в салон и принялись налаживать контакт с собственными детьми, вокруг не раздалось ни единого звука человеческой речи: кроме наших голосов — только гул моторов. Публика, затаив дыхание, следила за нашим разговором.

В следующую секунду на нас обрушился шквал возмущенных голосов.

Из событий в те минуты я помню, как смешно выглядела Джей, с блаженной улыбкой на лице просившая прощения у возмущенных пассажиров, отряхивавшая их одежду и все с той же счастливой улыбкой выслушивавшая, что они думают по поводу родителей, которые не следят за своими детьми, оставляя их безо всякого присмотра. Она беспрерывно кивала головой и произносила: «Да-да, конечно!»; на щеках — ямочки, рот — до ушей. В общем, она жутко напоминала какую-нибудь добропорядочную японку.

Ко мне, наверное, тоже обращались с упреками и нелестными оценками моих родительских качеств, но я, крепко ухватив за руки обоих отпрысков, вообще ни на кого, кроме них, не реагировал.