Морок

— У тебя сегодня который день? Ну-ну, соображай! День Красной армии, я правильно догадалась?

— Ах да, конечно… Но… Но почему вчера так не было?

— Тебе изложить биохимию этого дела? Я могу напомнить, чему в институте учили.

Я вздохнула:

— Да ладно, не надо… А почему в прошлый раз так не было? И в позапрошлый?

— А когда ты в последний раз… Как бы тебя спросить, чтоб не оскорбить твой нежный слух?

— Ладно, Вер! Что ты выставляешь меня барышней-недотрогой? Я не помню, когда последний раз. Давно. Еще в Лондоне, когда училась. Был такой Андрей, наш, из эмигрантов последней волны. Я тебе, наверное, рассказывала.

— Нет. Расскажи.

— Какое это имеет значение? Давно дело-то было… Отличный парень. Надежный, верный, ласковый, как молодой бычок. Интеллекта, такта, внимательности — столько же. Сколько у молодого бычка. Напористый, но такого доброго и порядочного наищешься…

— Я тебя о его порядочности спрашиваю?

— В остальном… Мы расстались быстро по моей инициативе, и я ничуть об этом не пожалела.

— Ясно. Значит, не меньше четырех лет прошло? Ты понимаешь, что это может иметь катастрофические последствия для твоего здоровья? Вот откуда у тебя хроническая депрессия! Надо срочно что-то предпринимать.

Верунькино бескомпромиссное здравомыслие меня в конце концов убаюкало.

— Хорошо, Вер. Только не волнуйся. Завтра начну… — бормотала я, зевая и еле ворочая от усталости языком.

Заснула около шести, зато глубоко и спокойно.

* * *

Виктор до упора откинул назад спинку изумительно мягкого кресла, посмотрел в иллюминатор — в черноту зимней ночи, прорезанной шереметьевскими огнями.

«Слушай свое сердце!»

Сердце колотилось о грудную клетку с недвусмысленным намерением вырваться на свободу и побежать куда глаза глядят.

Может, нельзя лететь этим рейсом? Катастрофа, теракт? Ну, тогда… Разве можно отказываться? Какой будет красивый финальный репортаж: мой собственный или уже обо мне.

Виктор за усмешкой старательно прятал от самого себя… не равнодушие к смерти — мечту, приятную фантазию о быстром и близком конце.

Впрочем, вся эта возня с навязчивым и невразумительным внутренним голосом стала слишком напоминать бабью истерику.

Когда ремни были пристегнуты и самолет медленно покатил своим извилистым маршрутом к взлетно-посадочной полосе, Виктор окончательно успокоился: он принял единственно правильное решение; другое было бы весьма эксцентричным и абсолютно неразумным.

Англия встретила их не лучше, чем проводила Россия: ледяным ветром, сыростью, колючей снежной крошкой вперемешку с дождем. Холодная выдалась зима. В мельтешении ночных огней они не сразу нашли служебную машину, ожидавшую их в аэропорту.

Вначале подвезли Гарри: тот жил на северо-востоке — как раз по дороге из Хитроу.

Виктор остался ждать в машине, привалившись в угол на заднем сиденье и стараясь унять ознобную дрожь хотя бы настолько, чтоб не стучали зубы.

Когда до него самого дошла очередь выходить из машины, он с огромным трудом выбрался из уютного салона: тело будто опутали веревками. Водитель уже держал наготове его вещи, извлеченные из багажника, — хотел было передать их владельцу, но, увидев, как медленно тот отлепляет себя от дверцы автомобиля, спросил сочувственно:

— Вам помочь, сэр?

Виктор благодарно кивнул. От этого короткого движения голова стремительно закружилась, в глазах разлилась чернота.

* * *