Морок

А все-таки Федор молодец. Соображает своей лобастой головой. Пока Иван ездил в деревню, он нашел ровную площадку у дороги, и зерно из комбайнов выгрузили прямо на землю. Ничего. Потом вывезут. Сейчас главное – не потерять время. Не отвечая на расспросы, только отмахиваясь рукой, Иван загрузил машину и помчался на ток. Поставил там машину под разгрузку, а сам побежал к телефону. Долго не мог дозвониться, но вот подняли трубку.

– Завьялов из Белой речки звонит. Дайте председателя.

– Он в район уехал.

– Инженера давай.

– Никого нету, все в районе на совещании вместе с бригадиром.

Иван осторожно положил трубку, и ему захотелось – ни больше ни меньше! – запеть. Что-нибудь этакое бесшабашно-веселое. Прикинуться дурачком и пройти с переплясом. Нет уже сил, как говорит Огурец, колебаться и выбрировать. Выскочил из каморки, где стоял телефон, и столкнулся с Виктором Бояринцевым.

– Слушай, мужики загуляли, возить некому. Садись на машину. Поехали.

Виктор ошарашенно смотрел на него.

– Хлеб возить некому, понимаешь?

– Меня твой папаша вообще не хотел принимать. А приперло, так сразу на машину.

– Потом разбираться будем, потом! А теперь хлеб надо возить! И мы с тобой потом разбираться будем! Во всем! А теперь хлеб надо возить!

Неуемная сила двигала Иваном, самого черта смог бы он сейчас уговорить. Не давая Бояринцеву опомниться, сунул ему в ладонь ключи и, как маленького, за руку потянул к машине. Виктор дернулся, пытаясь освободиться, но Иван не отпускал его.

Машина была уже разгружена.

– Ездить разучился? Давай трогай.

– А если и вправду разучился? – усмехнулся Виктор. – Сколько по твоей милости за руль не садился.

Иван молчал. Он напряженно смотрел в ветровое стекло, видел золотистую гору зерна, задранный вверх погрузчик, а дальше, за ними, покатые и крутые, серые, красные и зеленые крыши Белой речки, лиственные кипы желтых тополей над ними, а еще выше – прозрачное, бездонное небо сентября, самого тяжелого месяца. Смотрел, отдавшись тяжелому, выжигающему чувству, когда ни слов нет, ни мыслей, одна только тяжесть, под которой гнутся плечи и клонится голова. Виктор, нечаянно увидев поникшего, словно раздавленного Ивана, испуганно отодвинулся на сиденье, стыдливо отвел взгляд и торопливо включил скорость.

До комбайнов они доехали, не проронив ни слова.

7

Ночь выдалась темная и сухая. Холодало. Набирал силу режущий северный ветерок. Когда глаза у Виктора начинали слипаться, он опускал стекло в дверце кабины, высовывался и подставлял лицо под упругий холодок. Сонливость как рукой снимало, и по-прежнему четко, ярко виделась в свете фар дорога, ее колдобины, подъемы и спуски. К ночи дорога стала знакомой, он выучил ее наизусть, как стихотворенье. Общий азарт, общая спешка, которые чувствовались на поле, закрутили его, как вихрь, и он гонял машину, стараясь успеть за всеми комбайнами.

В очередной раз приехав на ток, Виктор увидел там Якова Тихоновича. Непохожий на себя, угрюмый и сосредоточенный, тот сидел на лавочке возле весовой, низко опустив голову. Когда по нему скользнул свет фар, он поднял глаза, внимательно оглядел въезжавшую машину, Виктора в кабине и снова понурился. Будто безразлично было ему. Виктор выпрыгнул из кабины – надо же доложить бригадиру.

– Яков Тихонович, тут мужики загуляли, мне пришлось… Если, так сказать, я могу место освободить…

Яков Тихонович посмотрел на него тихими, грустными глазами, словно спрашивая: о чем ты? – и ничего не ответил.

«Какая муха его укусила? – удивился Виктор. – Как мешком стукнули». Но вида не подал. Ждал, что скажет бригадир. Яков Тихонович молча махнул рукой. Иди, мол, работай, не лезь ко мне. Опять машина летела по дороге, два луча, пропарывая темноту, то подскакивали высоко вверх, то падали вниз и бросали отсветы на колок, на скирды соломы, и тогда колок и скирды начинали качаться.

Да что же случилось с Тихонычем, думал Виктор, что с ним такое? А, ладно, решил он, без меня разберутся, я здесь ни при чем. Выручу вот сегодня, поработаю немножко, и бу-у-удьте здоровы, дорогие земляки. После последней встречи с Любавой, после стыда, который еще и сейчас мучил – на коленях ведь стоял, дурак осиновый! – после пережитого за последние дни Виктор твердо решил уехать.

Сегодня, неожиданно для себя, он позавидовал мужикам, работающим на поле, поймал себя на том, что ему тоже хочется, как Ивану, болеть за какое-то дело, рвать за него глотку, до слез переживать. Нет, не получится у него, не получится. Он совсем другой. Надо уезжать. Любаву не вернешь, а прилепляться к другим Виктор не хотел.

Вот и поле. Видно, как ползут, покачиваются комбайны. «А сильны мужики, – с невольным уважением отметил Виктор. – На ходу подметки рвут».

Глава десятая

1