Морок

Отражение недовольно изогнуло бровь, но юноша этого уже не видел, так как старательно отворачивался от зеркальных поверхностей. Задача оказалась не из лёгких: смотреть вверх было как-то странно, девы могли догадаться, что он что-то подозревает. Глядеть вниз после страшной находки стало просто невыносимо. Всё, что оставалось, – это стороны, но там везде были эти глаза, в которых теплилась надежда. И раньше эта надежда грела сердце юноши, он был рад наконец-то помочь тому, кто в этом действительно нуждается, а не тому, кто просит помощи, чтобы навредить другому. Но теперь, когда Иннокентий уже понял, что не будет помогать прекрасным девам с той стороны зеркал, эти угольки надежды видеть стало больно. Неприятно, противно было от самого себя, ведь вот же стоит человек, и ему нужно помочь, ведь если бы не нужно было бы, разве б он просил? Да и даже если ему не нужно, всё равно разве можно отказать, если просят. Иннокентий как-то привык никому и никогда не отказывать. Ведь в том и соль хорошего человека, что он всем готов помочь. А Иннокентию приятно было думать о себе, как о хорошем человеке, и неприятно, как о плохом. А откуда человек знает, плох он или хорош? Конечно, из тех слов, что скажет соседка, из тех взглядов, что пронзят его по дороге, из тех правил, которым научила его мама. И ни в словах соседки, ни во взглядах, ни в маминых поучениях не было ничего о том, как можно отказать человеку и остаться при этом хорошим. Наоборот, было только одно – сам умри, но никому не отказывай.

Но вот сейчас какое-то внутреннее чувство подсказывало, даже не подсказывало, а орало в ухо Иннокентию, что, если он вот сейчас поможет бедным девам в комнате с безголовым трупом, он перестанет не только быть хорошим, но, возможно, и, вообще, перестанет существовать. Необходимо было именно отказать. Но отказать было, как бы это сказать, неудобно.

– Смелее! – зашептали девы. – Смелее! Иди ко мне…

Иннокентий мялся. Он просто не знал, что ответить. Надо было найти такие слова, чтобы и отказаться помогать, и чтобы это прозвучало вежливо, так, чтобы не обидеть никого, но и так, чтобы никто не подумал, что он плохо поступает.

Таких слов не было. И Иннокентий вскоре это признал. А не найдя вежливых причин для отказа, вздохнул и сделал новый шаг навстречу отражению.

– Сдурел! Назад! – тут же услышал юноша.

– Что? – переспросил Иннокентий.

– Иди ближе! – шептали девушки.

Иннокентий помотал головой, чтобы отделаться от странных звуков.

– Мне, должно быть, что-то послышалось? Какой-то морок напал! – Иннокентий встал, как вкопанный.

– Морок напал, – весело проговорил он снова, будто пробуя слова на вкус и тут же услышал новую порцию ругани в свой адрес.

«Морок напал! Спас тебя морок, дуралея. Вниз смотри – Казимир лежит, не сдержал девку. Ну, да ладно. Тьфу ты, какие вы тупые все попались мне. Наклонись, у старика бутылка – найди», – раздавалось у Иннокентия в голове.

С одной стороны, юношу это пугало, с другой, радовало: нашлась удобная и веская причина отказать девам в зеркалах. Он наклонился и обшарил штаны и камзол бывшего товарища, на поясе нащупал темного стекла флянчик.

«Этот, точно! Ну всё, падла, теперь по-нашему запоёшь! – ликовал внутренний голос Иннокентия. – «Девке банку покажи, скажи, пусть тебя в изнанку вернёт. Иначе банку об землю со всей дури грохнешь.»

– Что же ты медлишь? – печально проговорила дева в зеркале.

– Которой из них показать-то? – вместо ответа спросила Иннокентий.

– Что показать? – изумилась красавица.

– Это не тебе, – отмахнулся от неё Иннокентий. – Прости, я сейчас, подожди немножко.

Отражение нахмурилось и нетерпеливо сменило позу.

– А кому? – капризно поинтересовалась дева. – Тут, кроме нас никого больше нет.

Вместо ответа юноша показал ей флянчик.

– Знаешь, что это?

Отражение в тот же миг будто бы бросилось на него.

– Это моё! Отдай! Где нашёл?

– А тут, понимаешь, мой старый друг лежит. У него на поясе и нашёл, – ответил Иннокентий, едва сдерживая дрожь, чтобы не выдать собственный страх.

Сейчас его пугало всё: дева, которая застыла за серебряной поверхностью зеркал, внутренний голос, который, помимо обычных рекомендаций на уровне интуиции, теперь сообщал сведения о том, чего никак не мог знать, драгоценный флянчик, в котором неизвестно что находилось…

– Соврал, старик, – рассмеялась дева. – Так, с кем же ты разговариваешь?

– С внутренним голосом, – ответил Иннокентий, пожав плечами, словно для него это было самое обычное дело.

Дева в зеркале затряслась от хохота. Смеялась она так, что через несколько мгновений её голова покатилась по земле, а на её месте возник белый, местами с налипшими кусками гнилого мяса череп. Иннокентий отшатнулся, сделал шаг назад и, снова споткнувшись о тело Казимира, упал.

«Мерзкий старик, вечно под ногами путается,» – недовольно пробасил внутренний голос.

Иннокентий, не отрываясь смотрел на то, что только что было прекрасным девичьим лицом с алыми губами, изогнутыми нитями бровей и суетливыми искрами глаз.