Морок

Вернувшись на исходную позицию для сотворения еды, Богдан снова явил яства, но в этот раз, прежде чем радостно расслабиться, он ощупал каждый сотворенный из воздуха и мыслей продукт. Все было в порядке, все было настолько настоящим, что сердце радовалось. Но не долго, на душе Богдана вдруг точно кошки заскребли, так ему стало жалко своих голодных товарищей, которые сидели голодными, до слез жалко. Особенно жалко было Ярослава: они были ближе друг другу, чем остальные, и все же Ярослав был таким добрым и хорошим, что оставлять его без еды было чистейшим преступлением. Богдан собрал в полотенце часть съестных припасов и отправился к товарищу, буквально истекая слезами от жалости к товарищу. Перед дверью, ведущей в его комнату, Богдан замялся, как будто голос в голове, до этого рассказывавший ему о необходимости проявления милосердия к Ярославу, приказал ему остановиться и не стучать. Немного потоптавшись у двери, Богдан оставил дары и отступил. Едва зайдя в свою комнату, он услышал знакомый скрип, именно так скрипели верхние петли, когда он входил в комнату к Ярославу. На душе Богдана отлегло, и он, наконец-то, позволил себе спокойно позавтракать. Но что-то явно было не так, еда явно на что-то намекала ему, как будто это была не просто пища, а еще и пища к размышлению. Каким-то чудесным образом кусочки завтрака расположились в виде слова «Миролюб». Богдан вздохнул, набрал в горсти еще треть завтрака, но уже без полотенца, отнес эту часть под дверь Миролюба. После этого, собрав остатки, уже без намеков и лишних слов, отправился с завтраком к Матильде. Дверь девушки была приоткрыта… Богдан не удержался и прильнул к щели. Каково же было его возмущение, когда вместо страдающей голодной барышни, он увидел внутри наглую девицу, пожирающую плоды его первого творения. «Стихия», – усмехнулся Богдан, поняв куда и каким образом исчез его первый завтрак.

Осмелев, он без стука толкнул дверь в комнату Матильды, вместо приветствия громогласно заявив:

– Врать нехорошо!

Матильда несильно была обескуражена или напугана.

– А что было делать, Богдан? Ну не оставаться же мне, на самом деле, голодной. Ты же себе сколько хочешь еды можешь натворить….

На шум сбежались остальные жители избы.

Чмокая губами и качая головой, Ярослав принялся стыдить Богдана:

– Как же так, подумаешь, девочка проголодалась, тебе что, еды жалко для нее? А?

– Так-так-так, – догадался Богдан. – А почему ты ее защищаешь, Ярушка? Не потому ли, что сам такой же? Откуда это у меня вдруг такая забота сегодня проснулась о тебе? Есть не мог, только о тебе думал? Это мне кто такие мысли-то внушил? А?

Ярослав засмеялся:

– Ловко вышло, да?

– А ты, Миролюб, – обратился к нему Богдан. – Ты почему молчишь? Пока я ходил относить еду Ярославу, ты ко мне пробрался и из моей завтрака составил свое имя. Повезло еще, что я читать умею…

Миролюб недоуменно хлопал глазами. Зато Вениамин рассыпался мелким смехом.

– Это я. Я могу на расстоянии двигать предметы, оказывается. Признаться, я сам не подозревал. А пока ты относил еду Миролюбу, я умыкнул себе пару бутербродов.

– Выходит, все наелись, кроме меня. Может, кто-нибудь хочет сказать мне спасибо? – возмущался Богдан, однако, никто не думал ни извиняться, ни благодарить.

– Собственно, что я могу сказать теперь, – отсмеявшись, продолжил Вениамин. – Думаю, что не удивлю никого, если замечу, что мы все сегодня решали сложнейший вопрос: уйти или остаться? И если остаться, что значит – действовать сообща? Ну так сегодняшнее утро показало, что такое «действовать сообща», и что мы можем это делать. Замечу вам теперь абсолютно точно: от голода мы не умрем.

Легкость, с которой все несколько мгновений назад смеялись, исчезла. Действительность от имени Вениамина снова поставила вопрос, решение которого все откладывали.

– Умываемся, доедаем и собираемся в зале, – объявил Ярослав.

Все разошлись по своим комнатам.

***

Лекарь делал припарки из горчичного корня и коры дуба, жег флейтисту пятки и пускал кровь. Ничего не помогало.

Измученная жена лекаря скупала золото у ближайших соседей, зашивая драгоценности внутрь белья и приготовляясь бежать как можно дальше от королевского дворца. Дома она говорила мужу: «Кроме магии ничего не поможет». Муж соглашался с ней.

Втайне лекарь и сам хотел чуда и жаждал его, хотя и понимал, что чудеса не только под запретом, но и кудесники повывелись все. В свободные минуты он шатался по рынку, стараясь бывать чаще в той его стороне, где замшелые бабки торгуют пучками зелени с огородов. Проходя там, он, как бы невзначай, приговаривал: «Что же делать? Что же делать? Ах, ничто не помогает».

Хитрые бабки точно знали какие-то заклинания или рецепты отваров, однако, ни за что не шли на контакт с королевским лекарем и не спешили делиться секретами.

– Мерзкие старухи! – в сердцах говорил лекарь жене. – Как мне выманить у них рецепт?

Жена гладила его волосы, целуя уставшую от бессонницы и измученную мыслями голову, и вздыхала так глубоко, что иногда закашливалась от усердия.