Морок над Архемом (СИ)

У него действительно было дерьмовое предчувствие. И даже не потому, что новый напарник оказался его младше лет эдак на десять и говорил с сильным славянским акцентом. Дело было в Монике, женщине весьма преклонного возраста, его первом трупе.

Моника жила в мансарде старого дома в западной части Архема. Там, где из окна открывается чудесный вид на сверкающий в лучах закатного солнца Мискатоник, а в густых палисадниках высятся старые платаны.

Леонард был стопроцентно уверен, что старушка любила свой дом и вид из окна. Поэтому в знойный полдень четырнадцатого августа, — кстати, ровно через четыре часа после того, как Маккой занял должность детектива полиции в третьем отделении Архема и уже предвкушал уютный вечер с мужем — Моника нашла трехметровую пеньковую веревку, обмотала один конец вокруг собственной шеи, второй привязала к батарее и смело шагнула в окно.

Дерьмовое предчувствие Маккоя только усилилось, когда Чехов — Чехов ведь? Из-за акцента не разобрать! — несся через весь город на сверхсветовой скорости, едва не выбивая страйки прохожими. Леонард молился, вцепившись в ручку двери, и просил лишь об одном — чтобы древняя баржа, явно по ошибке именуемая «автомобилем», а на деле являющая собой красную Плимут «Фурию», не развалилась на части. Серьезно, не было ни одной детали в этом четырехколесном внебрачном детище американского автопрома и нечистой силы, которая не издавала бы звуков при движении.

Уголовщиной на мансарде не пахло. Пахло пылью, старыми книгами, масляными красками, старостью и трупом, проболтавшимся на солнышке пару часов. И корицей. Совсем немного.

Чехов курсировал из комнаты в ванную и обратно, то и дело касаясь отошедшего листа обоев, некогда белого, в мелкий синий цветочек. Маккой брезгливо осматривал труп, стараниями патрульных затянутый в дом. Три иссохшие лилии в веселенькой, синей — прямо в тон цветочкам на обоях — вазе, грустно покачивались на сквозняке.

— Старушка монахиней не жила, — не к месту весело сообщил Чехов. — В ванной полный набор любителя плотских утех. И пять презервативов. Использованных, — пояснил мальчишка, демонстрируя пакет с уликами. — Также имеется смазка в ассортименте, вибраторы и дилдо разных калибров, наручники, плеть, стек, розги, ну и так, по мелочи. Ты ее осмотрел? Что-то интересное?

Леонард словно взглянул на Монику по-другому. Его собственная бабуля, доживши до таких лет, имела в арсенале покойного супруга и ручную кошку.

— Да. На языке татуировка, старая, не могу определить, что это. Похоже на знак…

— Это культ Ктулху, — спокойно отозвался Чехов. — А, ты не местный, — Маккой придержал язык на тему язвительного «русский гений». — В этом дурном городе культистов больше, чем во всех Штатах, вместе взятых.

— Много знаешь про культистов? — внимательно разглядывая парня, отмечая его нездоровый ажиотаж, спросил Леонард. — Может, что-то интересное расскажешь? И часто они «так» развлекаются?

Павел поманил его к выходу.

Лестница безбожно скрипела древними досками, рассохшимися чёрт знает от чего: от сырости или от жары, да так, что, казалось, вот-вот развалится. На улице Чехов прислонился спиной к старому стволу платана, закатывая рукава белой рубашки, словно это могло спасти от жары, и закурил, показушно, красиво и как-то немного по-детски, как те, кто совсем недавно начал курить и получал больше удовольствия от осознания действия, чем от никотина.

— И?.. — поторопил его Маккой.

— И. Здесь нехорошее место, нехороший город. Море рядом. Океан. Особенно жутко здесь осенью в шторма. И наибольшее количество жути и висяков именно в это время.

— Ага, — усмехнулся Маккой. — И в море русалки. Я жил в Провиденсе, на берегу Атлантики, наслушался дерьма всякого.

Павел фыркнул, стряхивая пепел, направляя взгляд вверх, в крону, где среди ветвей вдруг запел козодой.

— Дурной знак, — заметил парень. — Нужно прошерстить архивы. Заедем в библиотеку.

Маккой согласно кивнул, признавая правоту мальчишки и вслушиваясь в мелодичный плач птички.

— Странно, они же на рассвете поют?

— Они гнездятся на кладбищах, — бросил Чехов. — Я вызову труповозку.

Леонард остался под платаном в одиночестве, в полной растерянности. Он бросил взгляд на часы, отметив, что время перевалило за три пополудни. Значит, домой вовремя он не попадёт. Дерьмовое предчувствие повисло над ним тяжёлым камнем.

Хреновый день. Один из тех, что длятся бесконечно долго и наполнены таким количеством разнообразных событий, что разум не успевает осознать их все. И что-то обязательно упускает.

***