Морок над Инсмутом

   —  И все-таки, что тебе за дело до этой истории? — спросил я. — Что-то я не припоминаю, чтобы ты когда-нибудь интересовался фольклором.

Он ответил мне странным, почти уклончивым взглядом.

   —  Ты, значит, не веришь, что все дело только в моем беспокойном складе ума? — И тут же снова улыбнулся, весело и заразительно, как всегда.

Сев в машину, он опустил стекло и высунул голову.

   —  Мы скоро тебя увидим? Не пора ли тебе нанести нам визит?

   —  Это что, приглашение?

Он завел мотор.

   —  Разумеется — в любое время.

   —  Тогда скоро, — пообещал я.

   —  Надо еще скорее! — сказал он.

И тут я вспомнил его слова.

   —  Дэвид, ты говорил про двух призраков. Какой второй?

   —  Что? — он рассеянно нахмурился, поднимая стекло. И вдруг перестал крутить ручку. — А, ты вот о чем. Колокол…

   —  Колокол? — повторил я за ним, чувствуя, как по моей спине бегут мурашки. — Какой колокол?

   —  Призрачный! — крикнул он, отъезжая. — Какой еще? Он звонит под землей или под водой, обычно в туман или когда на море качка. Я все жду, прислушиваюсь, но…

   —  Безуспешно? — машинально закончил я за него, не узнавая собственного голоса.

   —  Пока да.

И когда он, улыбнувшись и взмахнув на прощание рукой, поехал от меня вниз по улице, я, вопреки всякой логике и здравому смыслу, вспомнил слова старухи, слышанные возле церкви: «А про другой колокол забыли?»

Действительно, про другой-то колокол забыли…

   4. Миазмы

На полпути назад в Харден меня осенило: я забыл выбрать себе книгу. Моя голова была по-прежнему занята открытиями Дэвида Паркера: но то, что вызывало у него энтузиазм, для меня было причиной неприятного беспокойства.

Однако, вернувшись в Харден, к своему дому на холме в южном конце деревни, я вспомнил, где я раньше мог видеть рисунок, подобный тому, который показал мне сегодня Дэвид. Ну конечно, в старинной, двухтомной семейной Библии с картинками; я уже много лет не перелистывал ее страниц, и она стояла в моем книжном шкафу как украшение.

Иллюстрация, о которой я говорю, находится в книге Судей, стих 13, среди множества мелких изображений: это контур рыбоподобного бога на филистимлянской монете или медальоне. Дагон, чей храм в Газе разрушил Самсон.

Дагон…

Моя память, пробудившись, вдруг подсказала мне, где еще я мог видеть изображение того же самого бога. В Сандерленде есть замечательный музей, и мой отец часто водил меня туда в детстве. В музейной коллекции монет и медалей я видел…

   —  Дагона? — с любопытством повторил куратор музея мой запрос. — Нет, к сожалению, у нас почти нет предметов филистимлян; монет точно нет. Может, это было что-то более позднее. Могу я перезвонить вам чуть позже?

   —  Пожалуйста, и простите меня за то, что отнимаю у вас время.

   —  Ну, что вы, для меня это удовольствие. А иначе зачем мы здесь?

Десять минут спустя он позвонил:

   —  Как я и предполагал, мистер Траффорд. У нас действительно есть та монета, которую вы помните, но она финикийская, а не филистимлянская. Финикийцы унаследовали культ Дагона от филистимлян, только называли его Оаннес. Такое часто бывало в истории. Самыми крупными ворами чужих богов были римляне. Иногда они заимствовали открыто — так Зевс стал Юпитером, — но в иных случаях, когда божество было особенно мрачным или зловещим, как в Сумманусе, поклонение становилось тайным. Большими любителями тайных культов были эти римляне. Вы бы удивились, узнав, какое количество тайных обществ и культов дожили до наших дней, пройдя через Рим. Но… что это я… опять читаю лекцию!

   —  Не извиняйтесь, — перебил я его, — все это действительно очень интересно. И спасибо вам еще раз за то, что потратили на меня время.

   —  Это все? Вам больше не нужна моя помощь?

   —  Это все. Я вам очень благодарен.

И это действительно, похоже, было все…

Две недели спустя я поехал в гости к Дэвиду и его жене. У старого Джейсона Карпентера не было телефона, а Дэвид все еще тянул с установкой, так что мне пришлось свалиться на них как снег на голову.

Кеттлторп лежит к северу от Хардена, между современным шоссе и морем, и с дороги, которая, отходя от шоссе, ныряла вниз и петляла до самой фермы, открывался восхитительный вид на весь дол. Голубое небо, чайки, с криками кружащие над далеким вспаханным полем, изгороди, грузные от жимолости в цвету, гудящие пчелами, и сладковатый запах гнили от ручейков и прудов, спрятавшихся в тени орешин, — чем не идиллия. Какие уж тут страшные истории с привидениями!

И вот впереди встала каменная ограда фермы — настоящая крепостная стена, феодальному замку впору, — за которой скрывались все постройки, включая жилой дом. Железные ворота стояли настежь, название «Кеттлторп» было написано на них коваными буквами. Внутри… уже наступила пора перемен.

Стена и заключенные в ее пределах три с половиной — четыре акра земли были, в сущности, основной частью владения Кеттлторп. По дороге мне попадались на глаза ржавые таблички с надписями «Частная собственность» и «Нарушители границ будут наказаны через суд» — это старый Джейсон помечал внешние границы своей земли — но сердце фермы было тут.