Морок над Инсмутом

Тут наконец настала настоящая тишина; насосы и прочие механизмы отключили, полиция и рабочие покидали тоннель, бросая любопытные взгляды на остававшуюся троицу.

— Электрической искрой, — ответил Оутс. — Идея Беллоуза. А в собачке ставится часовой механизм, который запускается через двадцать минут после включения. По нашим подсчетам, именно за такое время вагончик докатится до дальнего конца. Цепь замкнется; возникнет серия искр, от которых за последующие десять минут вспыхнет бензин. В теории стена огня устремится вниз от пляжа и приведет в действие взрывчатку на глубине.

Ланкастер криво усмехнулся:

— Это в теории, капитан.

Оутс рассеянно кивнул, издалека глядя на чудной круглый вагончик с резиновыми колесами.

— Хватит тут торчать, — сказал он. — Я запущу механизм. Потом пойду к вам. А вы отправляйтесь наверх немедленно. Это приказ.

Его товарищи молча переглянулись.

— Ну, вы знаете, что делаете, — сказал Беллоуз. — Но вы уверены, что не хотите, чтобы я остался? В конце концов, ведь это я сконструировал эту штуку.

Оутс покачал головой:

— Я справлюсь. Встретимся наверху.

— Если не на небе, — мрачно пошутил доктор.

Все трое обменялись напряженными улыбками. Затем двое двинулись к выходу, осторожно шагая в пространстве, насыщенном парами бензина, о чем свидетельствовал запах. Оутс почувствовал, как холодный пот выступил у него на лице. Вкрадчивый шепот снова зазвучал в его ушах. Нельзя было терять ни минуты.

Он шагнул вперед, туда, где склон круто уходил в первозданную тьму, которую не могли рассеять специально укрепленные над провалом фонари. Мягким движением он отвел от стены вагончик и установил калибровочный датчик так, как показывал ему Беллоуз, да не один, а дюжину раз. Его сердце билось так сильно, что заглушало даже тиканье часового механизма. Он еще раз взглянул на часы. Оставалось ровно двадцать минут.

Оутс был человек нерелигиозный, но тут все же прочел короткую молитву.

— Господь да сохранит нас от сил тьмы, — сказал он.

С этими словами он отпустил круглобокий вагончик по склону вниз, в темноту и бесконечный ужас пульсирующих тварей, что выли и извивались за рифом, тянувшимся вдоль темного побережья нечестивого Инсмута.

Ким Ньюман КРУПНАЯ РЫБА

Копы Бэй-Сити хватали враждебных иностранцев. Проезжая через этот грязный приморский городишко, я видел, как люди в форме выволокли из бакалейной лавки пожилых супругов. Их соседи, столпившись под мелким дождем, астматически подвывали, требуя крови. После Пирл-Харбора мести жаждали многие. Когда чету Тараки запихнули в автобус и отправили в Манзанар[1], соседи стаей растрепанных грифов налетели на их магазин. Сначала смели продукты, потом принялись все ломать. Светофор словно застыл на красном, и у меня было время все рассмотреть. Тараки жили на втором этаже, над магазином; из окна уже полетела мебель. Тонкий фарфор крошился о тротуар, белые осколки сыпались в канаву, словно выбитые зубы. Любо-дорого было глядеть, как дружно силы демократии встали на защиту Соединенных Штатов от злобных бакалейщиков с Востока, злокозненно снабжавших кабачками ничего не подозревавшее гражданское население.

Между тем у меня была назначена встреча с типом, который держал на каминной полке статуэтку Девы Марии в обрамлении трех фотографий. На верхней была запечатлена его белокурая мамаша, на левой — Чарльз Лучиано[2], а на правой — Беннто Муссолини. Тараки, законопослушные граждане Америки, всю жизнь поддерживавшие демократов, проведут войну в концлагере посреди пустыни, а Джанни Пасторе, сицилиец по происхождению, не поддерживавший ничего, кроме собственного семейного бизнеса, в высшей степени незаконного, отсидится в особняке с мраморным фасадом, выстроенном на медякц, которые люди проигрывали в нелегальных лотереях, опускали в игровые автоматы либо отдавали за услуги красивым девочкам со старой родины синьора. Я не однажды бывал в его дворце, но пока не поддался искушению запустить в которую-нибудь из двенадцати статуй муз бутылкой бурбона.

Купить за деньги любовь можно, а вот хороший вкус — даже внести задаток не получится.

Дворец стоял на холме, чуть дальше по бульвару от особняка Тайрона Пауэра[3]. однако теперь Пасторе вешал свою федору[4] с норковой лентой на гвоздь в мотельном комплексе Бэй-Сити на берегу океана, как агенты по продаже недвижимости величают кучу жалких сараев, выстроенных на пляже для удобства людей, которым нравятся ковры, вечно засыпанные песком.