Морок параноика (СИ)

Анечкина группа. Этот жуткий слой пепла, на который ступать еще страшнее, чем в коридоре. И какие-то странные ямки в пепле то там, то сям. Откуда они здесь? Почему? “Неужели мародеры пытались здесь рыскать?” – вяло удивилась Вера. – “Да что они могли там найти?”.

Она стояла, прислонившись к стене, и всматривалась в очертания комнаты, пытаясь представить, где могла быть Анечка в тот момент… Ей мерещились еле слышные детские голоса. “У меня даже не осталось ее фотографий. Ни одной!”. Вера сделала несколько шагов и опустилась на колени. “Господи! Не может быть, чтобы вообще ничего не осталось! Должно же хоть что-то остаться!”. Она принялась судорожно разгребать пепел. И вдруг поняла, откуда взялись те ямки, которые так удивили ее сначала, и это понимание острой болью вспороло ее нутро. Такие же, как она, уцелевшие родители, обезумев от горя и отказываясь верить в очевидное, приходили сюда искать своих детей.

Вера с удвоенной силой принялась ворошить пепел, приговаривая своё: “Не может быть, чтобы вообще ничего не осталось!”. Вдруг ее пальцы наткнулись на что-то. Вера аккуратно, боясь упустить, подхватила этот предмет и вытащила из пепла. И обомлела. Сомнений быть не могло – это была Анечкина заколка с красненьким цветочком, Вера узнала бы ее из миллиона. Заколка была совершенно чистая, не тронутая огнем. Вера застыла на коленях, остановившимся взглядом вцепившись в свою находку и будучи не в состоянии совладать с нахлынувшей на нее ураганной по силе своей смесью изумления и ужаса. Руки, конвульсивно сжимавшие заколку, дрожали всё сильнее и сильнее. В голове ничего не осталось, только одна мысль билась колоколом: “Анечка, деточка, Ананасик мой милый! За что? Господи, за что!?”. В какой-то момент Вера поймала себя на том, что говорит это вслух. Отчаяние давило ее. Не выдержав душевной боли, она вскинула голову вверх, к мутненькому серому небу, видневшемуся сквозь полуразрушенный потолок, и завопила, надрывая горло:

– Господи! За что-о-о-о-о???

То, что она увидела дальше, ее даже не удивило. Она перестала понимать, где находится, что происходит, почему происходит. И уже ничему не удивлялась.

Просветлел кусок неба. Как бы слегка раздвинулись облака. И на просветлевшем куске проступили три фигуры. Та, что была в центре, чуть приблизилась, и Вера услышала голос. Старый, слегка надтреснутый и очень усталый. И у Веры почему-то даже не возникло сомнений в том, КТО с ней заговорил.

– Ну, вот. Еще одна безутешная мать, которая, наверно, хочет вернуть к жизни своего ребенка. Говори – хочешь?

Вера разглядывала своего собеседника, понимала, что надо отвечать, но не торопилась. Ею овладело странное спокойствие. Не надо спешить. Сейчас каждое слово может оказаться решающим и роковым, она это чувствовала очень остро. Мысли еще простительны, слова – уже нет. Наконец она рискнула заговорить:

– Я, конечно, глупа и, наверно, сумасшедшая, но не настолько, чтобы желать своему ребенку жить в постъядерную эпоху.

– Тогда чего же ты хочешь? – Казалось, он удивлен.

– Чтобы всего этого, – Вера обвела взглядом и руками окружающие развалины, стараясь мысленно захватить как можно больше пространства, – чтобы всего этого не было. Чтобы взрывов не было. Чтобы войны не было.

Голос предательски задрожал.

Теперь уже собеседник выдержал небольшую паузу.

– Это невозможно! – резко сказал он. – Вернее, возможно, но я не буду этого делать.

– Почему? – Вера не рассчитывала на объяснение, но все же не удержалась спросить.

Однако объяснение последовало.

– Вы, люди, всю свою историю только и делали, что пытались истребить друг друга, а я уже устал оттаскивать вас от края. Может быть, теперь вы что-нибудь поймете. А, может быть, и нет. Вы даже на собственных ошибках почти не умеете учиться. Даже на таких.

Странное спокойствие, накатившее на Веру вначале, сошло с нее так же резко, как до этого пришло.

– Но за что казнить детей? И нерожденных младенцев? Зверьё, в конце концов? Они же никому не желали зла! Они же не собирались всех вокруг истребить!

– Согласись, было бы несколько странно, если бы я позволил взрослым умереть, а детей оставил. Наказание одно на всех. И, потом, – он приблизился еще и словно навис над ней, – ты, например, можешь предсказать, во что превратится лет через двадцать тот или иной милый, замечательный ребенок? Даже твоя Аня. Можешь?

– Не могу. И не буду. Каждому своё. Но все дети – ангелы! И у каждого есть шанс вырасти достойным человеком. А в противном случае людям вообще незачем было появляться, как виду!

– Смешная ты. И добрая. Хоть и злая. Да, смешная. Если хочешь, можешь попросить у меня что-нибудь, что, скажем так, не будет сильно противоречить общему замыслу.

Вере не понадобилось долго обдумывать свою просьбу. Точнее, ей вообще не понадобилось времени на обдумывание. Она просто высказала то, что подспудно терзало ее с того момента, как она увидела ядерный гриб над Калиновым.