Мороженое в вафельных стаканчиках

После школы мы ненадолго забежали к Вике. Она взяла тяжёлый рюкзак, переоделась в старющие джинсы и футболку, кеды, и мы пошли. Одежда у Викашары была такой ветхой и не разваливалась по дороге лишь потому, что я смотрела на неё и думала: «Только не тресни! Только удержись!» Потом мне надоело её уговаривать, и тут одноклассница моя запнулась о порог моей квартиры. Из правой кедины высунулся большой палец. Хорошо, что у папы были футбольные бутсы. Правда, Викины ноги в них болтались, буквально ходили ходуном, но мы напихали в носки ваты, затянули потуже шнурки и решили, что дело сделано.

Но дело только начиналось. Мы несли рюкзак по очереди, он оказался ужасно неудобным и тяжёлым, в спину упиралось что-то железное. Викашара еле ковыляла. Всю дорогу она ворчала, что лучше бы шла в кедах, пускай драных, но зато своих. Я не выдержала и у самого оврага сняла свои кеды, стянула с неё папины бутсы, мы переобулись.

На одной трубе было написано: «Онегин — козёл», а на другой: «Сталин — наш вождь». Так и было написано, огромными белыми буквами. Вика, только увидела эти слова, сразу покраснела от возмущения.

— Мы сейчас будем всё закрашивать, — сообщила Вика, когда мы спустились на дно оврага.

— Всё?

В футбольных бутсах идти по мокрой траве было неудобно. Мало того что они были велики, с ватой в носках, так у них ещё на подошвах шипы, на которые цепляются сухие листья. Мы еле доплелись до железного мостика над трубами, с трудом подняли на него рюкзак и сели отдохнуть. Я потрогала трубу. Странно, она оказалась ничуть не горячей, не скажешь, что внутри кипяток.

— Там изоляция, чтобы вода не замерзала. Труба с водой, стекловата, а потом ещё труба, — объяснила Викашара и развязала рюкзак. В нём оказались банки с краской и кисти. Обычные, малярные, мы такими красим оградку на кладбище.

— Бери банку и кисточку, пойдём, — сказала она и ступила на трубу.

Кто придумал взять с собой эти дурацкие бутсы?! Самая неудобная обувь для ходьбы по трубам. Меня шатало в разные стороны, ноги скользили. Я попробовала раскинуть руки, но в правой была тяжёлая банка, а в левой — кисточка, поэтому меня начало клонить в правую сторону. В конце концов я села на трубу, сняла обувь и пошла босиком, хорошо, что железо было тёплым и сухим.

Мы с Викой открыли банки, легли на живот и начали закрашивать надпись про Онегина.

— Надо же такое сказать про Онегина! — возмущалась Викашара. Она замазывала густым слоем. Таким густым, что краска быстро закончилась. Вика достала из рюкзака ещё одну банку и ушла закрашивать Сталина. Это было гораздо проще, кстати, потому что не приходилось перегибаться: написано было прямо по верху.

Так мы красили, Вика напевала про «листья жёлтые над городом кружатся», а я молчала. Попробуй-ка попеть, когда висишь на трубе и водишь кистью по её железному боку. И вот Онегин был закрашен полностью. И тире закрашено, и «козёл» — тоже. Белой краской. Когда я увидела, что всё готово, мне показалось, что солнце улыбнулось с неба. Я подняла голову, чтобы проверить, и у меня потемнело в глазах. Это от запаха краски и от того, что я провисела вниз головой не пойми сколько времени. И тут я услышала, как Вика кричит:

— Эй! Люська! У тебя осталась ещё краска?

— На донышке! — тоже крикнула я.

— Дай мне! На мягкий знак не хватает!

— До тебя не дойти! Ты закрасила всю трубу!

Это правда. Вика начала красить не с той стороны. И теперь, чтобы дойти до неё, нужно было ступать прямо на бывшую надпись. А потом так же, по краске, вернуться к мостику.

Вика помолчала, подумала. А потом закричала снова:

— Всё равно иди!

Вот ещё! Раскомандовалась.

Я стояла на мостике. Что делать? Идти по краске? А потом обратно вдвоём?

— Давай без мягкого знака! — крикнула я ей. И добавила, уже тише: — Я босиком, упаду.

Вика снова задумалась.

— Может, по земле? — спросила она тоже негромко. Я обулась, положила в рюкзак пустую банку от краски, закинула его на спину, в руку взяла кисточку и другую банку — для мягкого знака, начала спускаться с трубы.

— Ты куда? Эй! — похоже, Викашара подумала, что я ухожу. Мне пришлось ответить:

— Сейчас.

На дне оврага, прямо под трубами, стояла вода. Пахло от неё, как от хорошего болота. Когда я доползла до Вики, ноги были мокрыми по колено. Молча протянула краску. Всё равно её не хватило. Последняя буква так и осталась незакрашенной.

Как мы потом выбирались из этого оврага, вспоминать не хочется. Все берега так густо заросли американскими клёнами, что между ними было трудно пробираться. Особенно с грузом за спиной. Удивляюсь всё же, как это одежда на Вике осталась целой. Ну, почти целой. Джинсы всё-таки порвались, от колена вниз. Быстро темнело, и мы бы ползли ещё дней пять, если бы не услышали чьи-то голоса. Мне кажется, у меня в животе всё стало каменным. И желудок, и все кишки. Самое страшное, что голоса приближались к нам.

— Башку отломил! Смотри, всё горлышко покоцал, — говорил один.

— Я же не хотел, — оправдывался другой.

— Не хотел, не хотел! А отломил! Ты гвоздь ей заколачивал, что ли?