Морозные узоры: Стихотворения и письма

Покоя не дает мне одна фраза в вашем письме, что вам нужна нравственная поддержка. За этой поддержкой обратились Вы ко мне и что получили? Глупое самодовольно-легкомысленное письмецо. Уж такая моя участь всегда отвечать на серьезные речи пошлостью.

Но я сам нуждаюсь в дружбе. Целый год провел в клинике и недавно воротился домой всё таким же беспомощным калекой. Будь я здоров, поселился бы в Москве и помогал бы Вам как-нибудь морально. А теперь я – навоз, негодный на удобрение. Но духом всё же не падаю и молюсь. Крепитесь и Вы <…>

Читали ли Вы вышедшую недавно переписку Победоносцева?[89] Рекомендую.

Садовской – Шереметевой

8 июля 1924 г. Нижний Новгород, Тихоновская 27

<….> Как Вы живете, дорогой друг? Укрепились ли духом? Я целый год с октября 1922 по октябрь 1923 прожил в Петербурге и чуть было не женился. Такая история…

Сейчас я ликвидирую себя во всех отношениях. Как писатель я кончился, как человек кончаюсь. Жить нашему брату можно только в прошлом. Крупная пенсия мне дает возможность пить чай с саговым медом и варить глинтвейн. Читать не хочется. За глинтвейном иногда читаю вслух стихи (чужие, конечно). Меня навещают приятели и дамы. Я очень люблю Екклезиаста и Вам советую читать его чаще. Он говорит, что самое лучшее, что может сделать человек, – это есть, пить и веселиться [90]. К сожалению, третьего номера программы нельзя выполнить по заказу…

Может быть, я скоро буду в Москве, и тогда увидимся.

Пишите. Знайте всегда, что я – Ваш верный друг и всегда готов Вам помочь, чем только могу. Вы бы приехали к нам. Вот бы наговорились! Кстати и Нижний посмотрите. <…>

Шереметева – Садовскому

17/30 июля 1924 г. Москва

Два года молчала, милый, старый и верный друг, и вдруг захотелось поговорить с Вами, как может говорить машина, в которую я обратилась. Так, кое о чем: об обывательщине, тяжелой жизни, детях, квартире и т. д. Нет, всё так надоело, так навязло в зубах, что и об этом не хочется.

Когда прочла Ваше письмо, мне несказанно захотелось увидеть Вас, это одно, а с другой стороны, явился страх, – да увидишься, и будет не о чем говорить, не будет ничего общего. По Вашему письму я ясно увидела, что, хотя вы и пишете, что Вы конченый человек, но Вы всё же живете, а я уже много лет как машина, которая делает то, что ей нужно делать, и не очень думает, ничего не желает, ничего не помнит.

Когда мне нужна была нравственная поддержка, и я обратилась к людям, вернее к одному человеку, с которым была связана целым рядом воспоминаний, но по его ответу я поняла, что ему не до меня, я решила, что сумею и сама жить, и стала автоматом.

...И все-таки мне очень хочется Вас видеть, пусть мы разошлись на жизненном пути, пусть вся жизнь прошла, что-то в далеком прошлом делает нас не совсем далекими друг другу. Мне особенно ясно вспомнилась весна в Нижнем, Волга, а, да что вспоминать…

Приезжайте, расскажу про всех. Как жаль, что Вы бросили писать. Напрасно.

Садовской – Шереметевой

14 августа 1924 г. Нижний

<…> Просьба к Вам, дорогой друг – простите, что беспокою.

Не можете ли Вы узнать адрес (частный), имя и отчество наркомздрава Семашко. Я хочу просить его о поездке в Москву на казенный счет, – если это удастся, мы скоро с Вами увидимся…

За почерк, особенно скверный сегодня, простите: весь день писал повесть и адски устал.

Садовской – Шереметевой

14 августа 1924 г. Нижний

<пространное письмо с просьбой помочь ему устроиться в клинику проф. Дорошкевича (где лежал в 1917-18 гг.) для лечения «на казенный счет» с припиской: «Помните главное, я инвалид, заболевший на советской службе и получивший за это пенсию 15 руб. в месяц!»>

Меня берет сомнение, имею ли я право тревожить Вас, посылать к Дорошкевичу, требовать помощи <…>. Но с другой сторо­ны, думается, что 25-летняя дружба что-нибудь да значит.

Есть люди, тактичные от природы, другие, благодаря воспитанию, и есть нетактичные от рождения, дикие – им воспитание не поможет: таков я. У меня всё выходит не по-людски.

Fiat volunta tua! [91]

<…> А все-таки Вы напрасно искушаете Бога. Я бы за глаза поменялся с Вами участью. Иметь детей, здоровье, ноги – Боже, какое счастье!

Шереметева – Садовскому

1925 г.

Сегодня, разбирая свои старые письма и вспоминая старое, меня заставил задуматься вопрос: пробежала ли между нами черная кошка или просто встретились люди и увидели, что они совершенно чужие, и разошлись. Представляю эти вопросы на разрешение Вам, многоуважаемый Борис Александрович. Как я выяснила, люди, именовавшие себя старыми друзьями и знакомыми, жили в Москве чуть ли не до лета и не могли черкнуть открытку.

Менять отношение к людям больно в известные годы.

А засим желаю Вам всего хорошего и остаюсь «известная» Вам

Ольга Шереметева

Садовской – Шереметевой

30 августа 1925 г. Нижний

Дорогая Ольга Геннадиевна! Никакой черной кошки я лично не видел, а если и пробегала таковая, то только с Вашей стороны.