Морпехи

Я снова сдался. В итоге наши ценности были опрокинуты, и это угрожало разрушить меня, защитника Америки.

Мое поведение не было внезапной вспышкой высокой морали. За войну. Против войны. Война за свободу. Война за нефть. Философские дебаты были роскошью, от которой я не получал удовольствия. Войной было то, что я делал. Мы за нее не голосовали, не давали своего согласия и не объявляли о ее начале. Мы просто должны были в ней сражаться. А сражение для меня означает две вещи: победа и возвращение моих солдат живыми домой. Впрочем, сказать «живыми» — значит установить планку слишком низко. Я должен был вернуть их домой физически и психически здоровыми.

Эти иракские мальчики могли умереть, но я не мог допустить их смерти на наших руках.

Когда я подошел, Доктор Брайан оторвался и посмотрел на меня с надеждой в глазах. Они с доктором Обином добились стабилизации состояния мальчиков, но ясно дали понять, что без немедленного хирургического вмешательства мальчик умрет. Тот, что постарше, вероятно протянет несколько дней, пока его не убьет инфекция. Кольберт стоял рядом со слезами на глазах.

Я отвел Обина в сторону:

— Сэр, батальон сказал, пусть, мол, эти дети катятся к чертям собачьим. Они хотят, чтобы мы позволили им умереть. Что вы можете сделать, взяв раненых на свое попечение?

Это было выходом. Военный врач, берущий на попечение раненых мирных граждан, официально и этически несет ответственность за предоставление им всей необходимой помощи. Мы организовали восемь санитаров-носильщиков и пешком пошли через поле к штабу батальона.

— Вот и мы, сэр. Вы хотите позволить им умереть прямо здесь, перед вашей палаткой?

Доктор Брайан аккуратно опустил носилки перед майором Бенелли, которому в первый раз в жизни было нечего сказать. Столкнувшись с маломасштабным бунтом и начиная осознавать последствия, которые обрушатся на головы офицеров морской пехоты, спокойно сидевших и смотревших на детей, умирающих от огнестрельных ран, нанесенных морскими же пехотинцами, он встал, повернулся и пошел будить полковника.

Феррандо приказал немедленно эвакуировать мальчиков в военно-полевой госпиталь ПБГ-1, там ими займется специальный взвод. Доктор Брайан полетел с ними для оказания непрерывной помощи, он передаст их в руки хирургов. Я вернулся ко взводу, пытаясь сообразить, что рассказывать парням, а что нет.

Когда доктор Брайан вернулся, я собрал морских пехотинцев. Взводы — это семьи. Даже в самых плохих взводах морские пехотинцы любят своих сослуживцев. Но и в самых лучших люди любят своих сослуживцев. Наш взвод один из самых лучших. Я не хочу, чтобы все это разрушилось. Нужно прояснить конфликт и разногласия, а не то они осядут на дне и будут портить взаимоотношения, и, конечно же, все это в первую очередь отразится на боеспособности. Мы должны были поговорить о происшедшем. Мне пришлось быть психиатром, наставником и отцом; никто об этом не подозревал, но сейчас я был кем угодно, только не командиром взвода.

— Друзья, день сегодня выдался дерьмовым. Мы не можем влиять на операции или полностью контролировать их, мы просто должны делать все, от нас зависящее, — сказал я. Объяснил, что у батальона есть обязательство перед генералом Маттисом, обязательство предоставлять ему информацию, наши извинения ему не нужны. Мы на войне, здесь свои правила. Невозможно предугадать и исключить все риски, касающиеся как нас, так и людей, находящихся в непосредственной близости от нас. Позволив вам в это утро действовать в соответствии с указанием о «зоне свободного огня», я вас подвел. Обстоятельства вылились в трагедию, огонь по двум пострадавшим мальчикам, увы, полностью соответствовал нашим предписаниям.

Первое. Сегодня утром мы совершили ошибку, — произнес я. — Не беря во внимание технические детали, мы являемся морскими пехотинцами США, а морские пехотинцы — профессиональные воины, сражающиеся за величайшую демократию в мире. Мы не стреляем в детей. Если это все-таки происходит, мы признаем трагедию и делаем для себя соответствующие выводы. К сожалению, я не могу ручаться, что такого больше не произойдет.

Второе. Я хочу, чтобы вы остаток дня посвятили прокручиванию данной ситуации в голове. А потом я посоветовал им выкинуть ее из своей головы. Эти мысли не помогут им завтра выжить. Я хотел, чтобы они сделали для себя выводы, а сделав, убрали бы эту ситуацию подальше от своего сердца.

Третье. Никаких если бы да кабы. Мы всегда должны были принимать решения быстро. Иногда они были верными, иногда нет. Мы не можем позволить себе сомневаться завтра из-за ошибки, сделанной сегодня. Тогда нас убьют.

На Квалат-Суккар опустилась ночь, я сидел один.

Душа болела за моих морских пехотинцев, американских парней с добрым сердцем, которые будут нести этот груз всю свою жизнь. Я оплакивал себя. Нет, это не было жалостью к себе, было моей душе жалко ребенка, приехавшего в Ирак. Его больше нет. Я размышлял в темноте, я далек от своего взвода, потому что боевой командир — самая одинокая работа в мире.

28

Я СПАЛ ГЛУБОКИМ СНОМ, впервые за несколько дней.