Морская дорога

     Невидимые слезы. Сухие, испарившиеся, превратившиеся в кристаллики соли. Они кололи ей глаза и застревали в горле болезненным комком. Казалось, она могла бы плеваться сухой солью. И еще это было лето молчания. Каждый вечер Дейв звонил из Кэмбриджа, чтобы рассказать ей, какие квартиры он видел, какую квартиру нашел, как продвигается работа над его книгой о Роберте Лоуэлле .

     Это Дейв тогда настоял, чтобы она провела лето на Западе. Он подарил ей Орэ-гэн. Сказал, что ей нужно отдохнуть, взбодриться, а лето в Кэмбридже всегда ужасное, жаркое, удушливое. "Ты пишешь?" - спрашивал он, и она говорила "да", потому что ему очень хотелось подарить ей и ее же собственное творчество. Каждый вечер он звонил и разговаривал с ней, и она, повесив трубку, каждый раз плакала.

     Ее мать обычно сидела в маленьком садике за домом.

     Между огромными рододендронами под окном спальни и ветхой оградой, державшейся только за счет старой вьющейся розы, была неширокая полоска заросшей травой земли, и Лили поставила там два шезлонга.

     По вечерам воздух был пропитан ароматом роз. С северо-востока, с континента, дул теплый ветер. В центральных районах, по слухам, жара стояла просто обжигающая. Даже здесь, на побережье, в доме было душновато. "Выходи, посиди со мной", - говорила ей мать, и она, перестав наконец плакать у себя в маленькой темной комнатке, умывалась, старательно смывала с лица соль и выходила наружу. Ее мать, Лили, была удивительно похожа на тот цветок, в честь которого ее назвали - призрачно белая в сумерках между огромным розовым кустом и темными рододендронами. Никаких огненных мух здесь не было, но ее мать сказала, показывая на мощные ветви:

     - Там раньше часто сидели ангелы. Ты их помнишь, Вирджиния?

     Она покачала головой.

     - На траве, на ветвях деревьев. И ты с ними разговаривала. А я никогда не могла!

     Жаркий ветер с континента уносил прочь звуки моря, хотя был довольно сильный прибой и волны бились совсем рядом, на том конце Хэмлок-стрит. Но сегодня они едва слышали их грозный рокот.

     - Однажды ты у них спросила: "А что делает Диния?"

     И мать рассмеялась. А у Вирджинии снова потекли слезы, но светлые и совсем не соленые; они лились щедро, потоком, и она их пила.

     - Мама, - сказала она, - я все еще не знаю, что делаю!

     - О, ну да... - сказала Лили. - А почему бы тебе не остаться здесь, в Орегоне? Я уверена, что Дейв мог бы найти работу в одном из здешних колледжей.

     - Мама, он же теперь преподает в Гарварде! Он уже адъюнкт-профессор, мама!

     - Ах, да... Давно ты меня не называла "мамой", верно?

     - Да. Но мне все время хотелось это сделать. Это ничего?

     - Конечно, что ты! Просто мне всегда раньше казалось, что слово "мама" для меня не подходит.

     - А что же, по-твоему, тебе подходило?

     - Да так, ничего... Я, наверное, никогда по-настоящему и матерью-то не была, ты же сама знаешь. Именно поэтому все-таки чудесно, что ты у меня родилась!

     Что у меня родилась дочка. Но я всегда чувствовала себя немного неловко, когда ты называла меня мамой, потому что это.., было не совсем правильно.

     - Да нет, это было правильно. Послушай, мама: я потеряла ребенка. У меня в начале июня был выкидыш.

     Я не хотела говорить тебе. Не хотела, чтобы ты огорчалась. Но теперь я хочу, чтобы ты это знала.

     - Ах ты, моя милая! - и долгий, долгий вздох в темноте. - Ах ты, моя милая, бедная девочка! Как жаль!

     И они никогда не возвращаются обратно. Уйдут - и уж навсегда.

     - Они просто не могут перебраться через Скалистые горы, мама.

* * *

     Лето в Вермонте. Воздух, как теплое влажное шерстяное одеяло, плотно обмотанное вокруг тела, закрывающее рот и нос, мягкое, удушающе мягкое и мокрое внутри, словно от пота. Словно шерстяное одеяло, пропотевшее насквозь. Зато никаких слез - ни мокрых, ни сухих, ни соленых, ни сладких.

     - Меня беспокоит твоя полная погруженность в себя, - сказал ей Дейв. - Я считал, что мы с тобой отличные партнеры, и весьма необычные, надо отметить.

     Но вдруг оказалось, что ты от этого партнерства не получила практически ничего, а я так до сих пор не понял, к чему же ты, собственно, стремилась. Скажи, чего ты все-таки хочешь, Вирджиния?

     - "О, этого нам никогда не узнать!" - безжалостно процитировала она чьи-то строки. Она вообще стала какой-то недоброй, несправедливой. - Я хочу закончить диссертацию и преподавать в колледже, - сказала она.

     - Так, значит, ты решила отказаться от идеи стать писателем?

     - А что, я не могу одновременно и писать, и преподавать? Ты же можешь.

     - Ах, если бы у меня хватало времени на то, чтобы писать!.. По-моему, ты сама хочешь отказаться от тех благ, за которые большая часть писателей готовы просто драться. Господи, отказываться от свободного времени!!

     Она молча кивнула: да, хочу отказаться.

     - Хотя, конечно, поэзия не отнимает столько времени, - продолжал он, - сколько требуется профессиональному прозаику... В общем, по-моему, тебе лучше всего просто отправиться в Уэлсли и прослушать там несколько курсов по специальности.